Особо опасен - Джон Ле Карре

— Разница заключается в том, мистер Брю, что, если бы не ваш гребаный банк, мой клиент не оказался бы здесь.

Наступило вооруженное перемирие: оба словно переваривали вылетевшее крепкое словцо. Он попытался быть агрессивным, но без внутренней убежденности. Напротив, в нем лишь укреплялось желание перейти на ее сторону.

#

— Фрау Рихтер.

— Мистер Брю?

— Я не признаю без исчерпывающих свидетельств, что мой банк и конкретно мой отец оказывали помощь и содействие русским мошенникам.

— А что вы готовы признать?

— Прежде всего, ваш клиент должен заявить о своих правах.

— Он не будет этого делать. У него остались от Анатолия пятьсот долларов, и даже к ним он не притронется. Он собирается отдать их Лейле перед своим уходом.

— Если он не заявляет о своих правах, то мне не на что отвечать, и вся ситуация становится… умозрительной. Чтобы не сказать пустышкой.

Она задумалась над его словами — на пару мгновений.

— Хорошо. Допустим, он заявит о своих правах. Дальше что?

Чувствуя, что его пытаются поймать в ловушку, он не спешил с ответом.

— Ну, прежде всего мне нужны минимальные базовые доказательства.

— Минимальные — это какие?

Брю размышлял. Он думал о том, как ему спрятаться за теми самыми законами, которых Липицаны изначально избегали. Все происходит сейчас, а не тогда, говорил он себе. Это я, шестидесятилетний Томми Брю, а не Эдвард Амадеус в пору старческого маразма.

— Доказательства личности, естественно. Начиная с его свидетельства о рождении.

— И где, спрашивается, его раздобыть?

— Если у него нет свидетельства при себе, я бы обратился в российское посольство в Берлине.

— А потом?

— Мне потребуются свидетельство о смерти его отца и, в том или ином виде, завещание покойного, разумеется, заверенное нотариусом.

Она молчала.

— Вы же не рассчитываете на то, что я удовлетворюсь какими-то мятыми газетными вырезками и сомнительным письмом.

По-прежнему молчание.

— Такова обычная процедура, — продолжал он отважно, при этом отлично отдавая себе отчет в том, что обычные процедуры к их случаю никак не применимы. — После того как необходимые доказательства будут получены, я бы рекомендовал вашему клиенту обратиться в германский суд за официальным утверждением завещания или соответствующим судебным решением. Мой банк работает по лицензии. По условиям лицензии я нахожусь под юрисдикцией свободного города Гамбурга и Федеративной Республики.

Еще одна нервная пауза, пока она изучала его своим немигающим взглядом.

— Стало быть, таковы правила. Да? — наконец спросила она.

— Некоторые правила.

— А если вы их обойдете? Представьте, респектабельный российский управленец в костюме под тысячу долларов прилетел из Москвы в салоне первого класса за своей долей. «Привет, мистер Томми! Это я, юный отпрыск Карпова. Ваш и мой папаша были закадычными дружками. Так где мои денежки?» Что бы вы тогда делали?

— То же, что я делаю сейчас, — ответил он без особой уверенности.

#

Теперь Аннабель Рихтер почувствовала, что проигрывает, тогда как Томми Брю набирает очки. Ее лицо смягчилось, выражая покорность.

— Хорошо, — сказала она, сделав медленный вдох. — Помогите мне. Я запыхалась. Скажите, что я должна сделать.

— То же, что и всегда, я полагаю. Отдайтесь на милость германских властей, и его ситуация урегулируется сама собой. Чем скорее, тем лучше.

— Урегулируется? Каким образом? Он совсем молод, моложе меня. А если они не урегулируют ситуацию? Его лучшие годы уйдут на бесплодную борьбу, разве не так?

— Что ж, это ваш мир. К счастью, не мой.

— Наш общий мир, — парировала она, вся вспыхнув. — Просто вам неохота в нем жить. Хотите знать правду? Сомневаюсь. Ну да ладно. Вы сказали: «Обратитесь в суд. Получите официальное утверждение завещания». Как только я обращусь, из него сделают отбивную. Понятно? Отбивную. Он приехал в Гамбург через Швецию и Данию. Его корабль не должен был заходить в шведский порт, но зашел. С судами такое иногда случается. Шведы его тут же арестовали. Он был настолько вымотан тюрьмой и путешествием в контейнере, что все посчитали — парень даже стоять не в состоянии. А он сбежал. Не без помощи денег. Он намеренно избегает разговоров на эту тему. Еще до бегства в шведской полиции его сфотографировали и сняли отпечатки пальцев. Догадываетесь, что это означает?

— Пока нет.

Она не без труда снова овладела собой:

— Это означает, что его фотография и отпечатки пальцев висят на всех полицейских веб-сайтах. Это означает, что, согласно Дублинскому договору 1990 года, который вы наверняка изучили от корки до корки, немцам ничего не остается, кроме как отправить его обратно в Швецию. Никаких прошений о пересмотре дела, никаких судебных слушаний. Бежавший заключенный и нелегальный иммигрант, мусульманский активист, разыскиваемый в России и Турции. В результате шведы его депортируют.

— Я полагаю, шведы не менее человечны, чем мы с вами.

— Да. Разумеется. В отношении нелегальных иммигрантов они особенно человечны. В глазах шведских властей он нелегал и террорист, находящийся в бегах, точка. Если турки пожелают, чтобы он отсидел положенный срок да еще парочку лет за подкуп тюремщиков, шведы сбагрят его туркам со всем своим удовольствием. Конечно, существует один шанс из тысячи, что в ситуацию вмешается какой-то шведский ангел, но я не слишком рассчитываю на ангелов. Турки же, вдоволь с ним позабавившись, отдадут его русским, чтобы те тоже потешились. С другой стороны, если турки посчитают, что им от него больше ничего не надо, шведы отдадут его прямо в руки русским. Но как бы они ни поступили, его ждут новые тюрьмы и новые пытки. Вы его видели. Сколько еще, по-вашему, он может выдержать? Вы меня слушаете? По вашему лицу трудно понять.

Он и сам не понимал. Не понимал, как оно должно выглядеть и что надо испытывать, дабы вдохнуть в это лицо жизнь.

— Вы говорите так, будто к вашему запросу в принципе не могут отнестись по-человечески, — неуклюже пошутил он под ее неотрывным взглядом.

— В прошлом году у меня был клиент по имени Магомед. Двадцатитрехлетний чеченец, прошедший через российскую мясорубку. Ничего личного, ничего сверхординарного, обычные регулярные побои. Такой мягкий паренек со странностями, вроде Иссы. Побои явно не пошли ему на пользу. Возможно, переборщили. Мы подали на политическое убежище, решили давить на сострадание. Он любил зоопарк. Его состояние вызывало у меня серьезное беспокойство, поэтому наш приют расщедрился и нанял ему адвоката-зубра, который сказал, что дело верное, и засучил рукава. Теоретически в Германии строгие законы в отношении депортации. В ожидании вердикта мы планировали провести еще один день в зоопарке. У Магомеда послужной список поскромнее, чем у Иссы. Он не числился ни активистом, ни воинствующим исламистом. Его не разыскивал Интерпол. В пять утра его вытащили из постели в приюте и запихали в самолет до Санкт-Петербурга. Для этого пришлось засунуть ему в рот кляп. Последнее, что мы слышали, — это его сдавленные крики.