А ты постарайся! - Виктор Голявкин

– На войне убили?

– Кого?

– Жену.

– Фу-ты! Как же ее убить-то могли, коли ее сроду не было. Поскольку войны были.

– А перерывы-то были?

– Перерывы-то? Ну, были. А можно сказать, и не было. Не перерывы это, скажу я тебе, чтобы человек спокойно обстоятельно жениться мог. Это, может, по книжкам там вашим были перерывы. А на самом-то деле не было.

– А как же другие женились?

– Кто другие?

– Отец мой, например, соседи…

– Соседи-то? А бог их знает…

– Да и не только они, – сказал я.

– Да много больно ты знаешь! – сказал он.

– Как же мне не знать! – сказал я.

– Умные все больно стали…

Он замолчал, все курил.

Наверх мне не хотелось подниматься. Есть тоже не хотелось. Я сидел.

– …начал я себе помещение строить. Лес-то надо рубить? А рядом-то рубить не разрешалось. Сам рубил. Сам возил. А пни ломом корчевал… А потом, значит, ягоды: крыжовник, сморода, а теперь, значит, яблоки собираю… смороду собираю… крыжовник собираю…

– А вас в лагерь не пускают? – спросил я.

– …если участок в культуру привести, в божеский вид привести, можно тебе все что угодно посадить, ведь так?

– Отчего же вы в то время не женились?

– Когда?

– Войны-то ведь не было.

– А участок-то надо было в божеский вид приводить? А был лес. Ничего и не было. А лес-то, он шишки одни дает. Вот теперь сколько я крыжовника снимаю? А? Много снимаю! А смороды сколько снимаю? Много! И яблоки, сам понимаешь, с каждого дерева снимаю… Мамаша-то твоя небось собирается у меня яблочек купить?

– А чего же вы сейчас не женитесь?

Он не слышал меня.

– …некоторые сами не садят, придет в сад колхозный, сучья обломает, аж до ульев доберется, это ж куда годится! Это кража, это хулиганство… это баловство! Почему каждому сад не посадить? Можно. А сучья ломать? Нет. Хулиганство! Дяденька посадил, а он знай – ломай, бей! В культуру ведь надо приводить хозяйство свое! А он – нет, не надо. Нет, надо! Все надо! – Он хлопнул кулаком по бревнам.

Я сказал ему про пионерский лагерь, почему все-таки так строго, туда никого не пускают, и насчет инфекции сказал, как меня вожатая обидела.

Он все головой кивал, да только про свое думал, потому что опять свое стал говорить:

– Я тебе вот что открою… я бы, конечно, сейчас, может быть, и женился, да только помирать мне уже пора.

– Да что вы, – говорю, – что вы!

– Сколько мне лет-то, знаешь? – спросил он.

– Не знаю, – сказал я.

– Больно все умные стали, – сказал он, встал, пошел в сад проверять свои яблоки.

Ни лодки у него нет, ни жены… одни только яблоки да ягоды. Скучно ему, наверно, одному в таком большом саду… А у Саньки отца нет и матери…

Вот бы сейчас пробраться в лагерь, Саньку встретить – вот он обрадуется! Смелый все-таки поступок будет: человека выгнали, а он незаметно пробрался, как разведчик, своего друга навестил. А дальше что будет? Поймают меня, и больше ничего! Скандал будет – вот и все… Опять, скажут, этот инфекционный пришел. Какое они все-таки имеют право мне такие вещи говорить?! Вот сейчас возьму и пойду…

Но я никуда не пошел.

В этот день я возле лагеря даже не появлялся.

Оскорбили человека, так нечего туда и ходить! После обеда опять к озеру пошел. Смотрю, тот же мальчишка в камышах стоит как ни в чем не бывало. Неужели с тех пор стоит?

Он сворачивал удочку, собирался уходить.

Когда он повернулся, я увидел, сколько у него за пазухой рыбы набито. Как будто огромный такой живот, он еле-еле шел. Одной рукой он майку возле трусов поддерживал, а в другой руке у него удочки были.

Когда он на берег вышел, тут он и споткнулся. Вся рыба у него из майки выскочила и на траве прыгает. Я сразу бросился эту рыбу ловить.

Собрали рыбу, он майку снял, и мы всю рыбу в эту майку положили, как в мешок.

Я его спросил: неужели он так все время стоял, никуда не уходил?

– Так и стоял, – сказал он.

– И обедать не ходил?

– Чего же я без рыбы обедать пойду?

– Неужели нельзя без рыбы обедать идти? – удивился я.

– Разве же это рыбак, который обедать ходит, а рыбу не приносит? Это ж ушехлоп получается!

– Кто получается?

– Ушехлоп – сказано тебе? Ушами знай хлопает, а рыба от него топает.

– Где это ты такое слово только выкопал? – говорю.

– А чего его копать, если тот человек, который ушами хлопает, ушехлопом и называется. Как же его еще назовешь?

– Хлопоухом, – говорю, – еще можно назвать. Ухохлопом можно…

– Да ты что, мне учитель, что ли, какой? Чего это ты меня учишь?

Очень уж он серьезный человек был, я таких серьезных еще не видел.

– Поймал ты много! – сказал я.

– То все коровы.

– Чего коровы?

– Коровы их шугают.

– Кого шугают?

– Рыб.

– Как?

– Вон в плесе пасутся…

– Ну?

– И рыбу ко мне шугают. Куда коровы идут, туда и я иду. Они, значит, ходят и рыбу ко мне гонят. Ты только знай удочку закидывай да вытягивать успевай. Своим собственным соображением до этого дошел! – Он тряхнул мешок. – Ишь, сколько нашугали!

– Здорово нашугали, – сказал я, пораженный.

– Вот так-то!

Неужели коровы ему столько рыбы нашугали?

Кто бы мог подумать?

На другой день я сразу как встал, к лагерному забору отправился. Ждал, когда у них завтрак кончится, возле забора прогуливался. Никто не имеет права мне запретить возле забора прогуливаться! Я руки за спину заложил и так ходил, поглядывал на лагерную территорию. Спрашиваю часовых про Саньку. А они фамилию спрашивают.

Один говорит:

– Меня тоже Санькой зовут. (Врет, наверное!)

А другой говорит:

– Ты подальше отойди, нечего возле ворот торчать…

Перешел я на ту сторону, сел на травку и сижу. И на часовых уничтожающим взглядом смотрю. Мог бы и не отойти, стоял бы себе, и все! Да я отошел, чтобы разных там неприятностей не было.

А прямо ко мне идет из ворот Санька, а под мышкой у него футбольный мяч. Молодец он все-таки, меня увидел!