Прошедший многократный раз - Геркус Кунчюс

Овации. Спортсменка, оскорбленная неподготовленным инвентарем, даже не кланяется. Я еще не понял что к чему, а ее уже нет.

– Никакая, – морщится меломанка и надеется услышать то же самое от меня.

Я доволен, я в эйфории. Продолжаю аплодировать. Громко. Может, даже слишком громко. Да, слишком громко. Выпиваю на глазах у всех ром. Сдерживаюсь, чтобы не закричать «Браво!». Я самый пьяный на этом концерте, хотя и у других голова идет кругом. Мне бы их опьянение…

В антракте все разминают свои седалища. Кажется, все только того и ждали, только ради этого и пришли, чтобы можно было подвигаться. Слушатели качают бедрами, скрипят стульями, так как знают, что потом уже будет нельзя. Поддавшись массовому психозу, и я немного двигаюсь. К сожалению, мой стул не скрипит. Пересаживаюсь на другой. Он годится.

Пока в зале шелестят, скрипят, чихают, кашляют, крякают, входит она – Токадо. Все смолкают. Она едва видна – чуть больше метра ростом. В глазах меломанки слезы от радости встречи. Она вся дрожит. Не отличающаяся особой красотой, Токадо садится к фортепьяно. Глазом не успел моргнуть, а она уже играет. Невероятная скорость. Толком не сосредоточился, а она уже дошла до половины. Один миг – и кончит. Поспешно бросаю на пол программку, чтобы успеть выпить рома. Еле успеваю. Успокаиваюсь. Это была только первая часть. У меня еще есть немного времени.

Пока звучит музыка, в голову лезут всякие непристойные мысли. Не могу от них отделаться. Токадо так вжилась в игру, что кажется, ее груди сейчас упадут на клавиатуру. А там еще их и крышкой прихлопнет. Страшно. Прихлопнет, и брызнет молоко, зальет клавиатуру. Оно будет течь, течь и затопит весь зал…

Рядом со мной какое-то движение. Боюсь повернуть голову, однако чувствую, что инцидент произошел там, где сидит меломанка. Краешком глаза вижу, что она сидит на полу. Платье задралось, рука вывернута, колено расцарапано, лицо посинело, язык высунут. Делаю вид, что глубоко погрузился в искусство Токадо и ничего вокруг не замечаю. Другие ведут себя так же. Токадо играет вторую часть, словно ничего не случилось. Не выдерживают двое юношей. Они пробираются мимо стульев, пытаются привести меломанку в чувство, но тщетно. Токадо, кажется, прикончила ее своей музыкой. Юноши начинают поднимать меломанку, однако она, впитавшая музыку всего мира, так тяжела, что снова падает. Голова стукается об пол. Токадо сосредоточена. Мне кажется, она играла бы, даже если бы рядом с ней разорвалась атомная бомба. Юношам по-прежнему не удается поднять меломанку. Кто-то постукивает меня по плечу. Робко. Я продолжаю делать вид, что тону в музыке Брамса, без которой этот мир мне был бы не мил. Снова постукивают. Приходится обернуться. Даже вздрагиваю, словно я разбужен как раз в тот момент, когда мне снился приятный сон. Юноши просят моей помощи. Отвертеться не удастся. Поднимаюсь и помогаю поднять меломанку. Она неестественно тяжелая. Мне достаются ноги. Один берет за туловище, другой за подмышки. Токадовский Брамс все не кончается. Никто его не слушает. Все смотрят, как мы тащим из зала меломанку. Токадо демонстрирует атлантово самообладание. Ей нет дела до того, что люди, услышав ее интерпретацию, умирают, падают в эпилептических припадках и лишаются чувств. В эту минуту я жалею, что европейцы познакомили азиатов с классической музыкой.

Укладываем меломанку на скамеечку при выходе из зала. Один юноша бежит за врачом, а другой якобы незаметно снова проскальзывает в зал. Я тоже хотел бы удрать, однако мне велено ее стеречь. Меломанка начинает двигаться – жива. Самое главное, что жива. Не так уж и сильна эта музыка Токадо. Достаточно выйти из зала, и умершие воскресают. Ей еще нужно много чему учиться. Похлопываю меломанку по щекам. Не знаю, в чем смысл этого действия, однако не раз видел, что так делали другие. Она что-то бормочет. Ее замечания по поводу испытанных чувств меня не интересуют. Снова пошлепываю ее. Открывает глаза. Дежурная приносит стакан воды. Брызгаю на нее, как на рубашку, которую гладят. Она пытается подняться, однако по-прежнему ничего не понимает. Хочу ее остановить. Не слушает. Уже стоит. Объясняю, что надо сесть. Не слышит.

– Она там? – спрашивает и показывает в зал.

– Там, – подтверждаю я.

Не успеваю сообразить, как она уже снова внутри, в зале. Не следую за ней. Стою, словно колом по голове хватили. Скрытое величие музыки.

– Где больная? – спрашивает меня юноша, рядом стоит неизвестно откуда приведенный доктор, а может и знахарь.

– Она внутри, – отвечаю таким тоном, словно совершил преступление и нарушил клятву Гиппократа.

– Как?! – Оба не могут поверить.

– Вот так, – говорю и поворачиваюсь к выходу.

На величественном лестничном марше останавливаюсь и снова прихлебываю рома, которого осталось во фляжке совсем немного.

Эта меломанка мне испортила весь концерт. Злюсь, что сейчас она слушает Брамса в бессмертной интерпретации Токадо, а я стою на улице Оперы и опять не знаю, куда направиться. Пойду в Пале-Рояль.

Во дворе дворца давка. Баритон, обернувший шею белым шелковым шарфиком, поет песни Форе. Ведущий успел испугать публику, заполонившую весь двор: он сказал, что, если подует ветерок, баритон петь не будет, потому что очень уж бережет свой неповторимый голос. Эти слова вызвали волнение и недовольство. Однако ветерок не подул, и баритон поет. Его голос очень напоминает тенор. Теперь понимаю, почему он наряжается в шелковые шарфики. Наверное, в них и спит, и любовью занимается, и на рыбалку ездит.

Успех у баритона гигантский. Публика не хочет его отпускать. Ведущий напоминает, что концерт транслирует французское радио, поэтому нужно дать и другим проявить себя.

Проявить себя выходит дуэт близнецов-пианистов. Опоздавший к баритону ветер развевает их накидки, выкрашенные в цвет женского нижнего белья. Терпеливо слушают, однако не могут забыть баритона, заворожившего всех белыми шелками.

Мимо меня проходит писатель-эксгибиционист. Его мне представил Даниэль. Он старый и в плаще. Жду не дождусь, когда он распахнет плащ и покажет всем почитателям музыки, что под ним таит. Увы, увы. Писатель направляется поближе к эстраде. Он, наверное, туговат на ухо, а может, и плохо видит. Известно, что плохо. Поэтому и показывает в свободную минуту свой половой арсенал зорким ученицам, еще не знающим, что такое расстройство зрения. Провожаю писателя глазами и понимаю: время убираться, если я не хочу лишиться сегодня дара слуха, бесплатно преподнесенного Всевышним.

Глубокая ночь. Метро уже не работает. Приходится идти на улицу Кастаньяри пешком через весь город. Город ходит ходуном. Улицы запружены народом. Автомобили пытаются ехать вежливо, однако всем насрать на их вежливость. Молодежь не знает, как проявить себя, и поэтому автомобили переворачивает – праздник музыки, ничего не поделаешь. Запуганные водители не выпрыгивают, не призывают к порядку, не посылают крепкое словцо вслед буянам. Я бы с радостью к ним присоединился. Автомобили и мне действуют на нервы. Увы. Я ужасно устал. Мечтаю как можно быстрее добраться домой. Чего с меня в этот момент достаточно, так это музыки. Ею я перенасыщен.