Школа двойников - Марианна Баконина

В Петербурге экономили деньги, а не пространство. Камеры, смотрящие в глаза ведущим «Петербургских новостей», были настоящими тружениками, ударниками и ветеранами. Они давно отработали положенный срок и вполне могли рассчитывать на хорошую пенсию и прочие льготы, предусмотренные законом о ветеранах. Но, как известно, закон о ветеранах не работает ни для людей, ни для техники. Старушки камеры были вынуждены трудиться по мере сил. Сил у них оставалось немного, что пагубным образом влияло на качество картинки. Она превратилась в блекло-серо-желтую. Ведущий же выглядел так, словно он недавно переболел желтухой и оспой, толком не оправился и все же героически вышел на работу.

Зато прожектора и прочие осветительные приборы, стоявшие в студии, были прирожденными тунеядцами. Они никогда не работали как положено. Во времена оны их наказали бы, как вредителей, потому что они светили то чересчур ярко, то недостаточно сильно, то вбок, то вверх, но никогда не светили так, как надо.

Стол и кресло в студии были шикарными, роскошными, дорогущими. От такой мебели не отказался бы самый помпезный офис. Стол и кресло приобрели в эпоху расцвета бартера, в обмен на рекламу некой фирмы, торговавшей мебелью и оргтехникой. Тогда же в редакции появились телефонные аппараты «Сименс», факсимильные аппараты «Коника» и несколько принтеров. Руководство гордилось мебелью, это был самый дорогой офисный комплект, и эта же самая мебель превратилась в пыточный инструмент для ведущих. Потому что студия – не офис, для студии мебель делают на заказ. Потому что колесики на ножках кресла, высокая спинка с изменяющимся углом «отброса» и широченные подлокотники хороши для закоренелого бюрократа или чрезмерно трудолюбивого клерка, они проводят на рабочем месте по многу часов. Ведущий занимает свое рабочее место недолго, максимум сорок минут, но он сидит у всех на виду. И бюрократический комфорт превращается в сплошное неудобство: высокая спинка торчит за спиной, подобно черному горбику; широкие подлокотники мешают развернуться чуть боком; из-за колесиков ведущий лишен твердой почвы под ногами и вынужден цепляться за край стола. Обширный стол с изящным изгибом в виде буквы "S" тоже неудобен – место ведущего получается строго фиксированным, а если задник сделан неточно, оператору очень трудно скомпоновать гармоничный кадр, чтобы надпись с названием программы в левом верхнем углу экрана была не большой и не маленькой, чтобы ведущий не проваливался вниз и не уплывал куда-то вбок.

Задник в Петербургской студии новостей был сделан неточно и из подручных материалов. Если глядеть на него с близкого расстояния, создавалось впечатление, что когда-то неподалеку валялись картон из школьного набора «Сделай сам», стандартный трафарет для написания небольших лозунгов и узенькие деревянные реечки для уроков труда и торопливый художник-оформитель с благословения режиссера пустил в ход доступные неликвиды. На самом деле студию оформляли долго и мучительно – утверждали эскиз, искали сторонних талантливых исполнителей. Утвердили, нашли, заказали. И теперь страдали. Все страдали, в том числе и те, кто ставил свою подпись на договоры. Не проходило дня, чтобы кто-нибудь не вздохнул: «Да, студия неудачная, такое вот дело». Будто ее построили залетные инопланетяне.

В очередной понедельник в этой многострадальной студии сидела Лизавета, смотрела очередной сюжет и злобно постукивала каблучком. При этом говорила отчасти оператору, отчасти в пространство:

– Боже, что он сделал, да за такое морду бьют до крови! Так испоганить выпуск…

Оператор хихикал и помалкивал. Лизавета ярилась.

Шел репортаж, привезенный из Москвы Саввой Савельевым. Савва ездил в столицу вместе с представителями правительства Петербурга, там, в Кремле, высочайше утверждали программу реконструкции центра города. Программу утвердили, сюжет об этом радостном событии Савва выдал еще в субботу. А теперь вот пропихнул попутный репортаж.

По его словам, он умудрился снять классный материал об одном из претендентов в президенты. Звучном и тучном капиталисте. Савва уверял и Лизавету и выпускающего, что сюжет иронический. Лизавета поверила на слово. Однако теперь убедилась, что доверчивость пагубно сказывается на качестве программы. Савва сделал сусальный святочный рассказ о том, как процветает очень нужное стране предприятие, владельцем коего является тот самый претендент, какие высокие заработки у рабочих, как передовой хозяин заботится об их здоровье, отдыхе и детях.

После просмотра репортажа следовало смахнуть слезу и с тяжким вздохом сказать: «Да, есть еще добрые мужчины-капиталисты в русских городах». Лизавета плакать и вздыхать не стала. Не ее стиль. Но по окончании сюжета она сверкнула глазами и ласково произнесла:

– Напомню, до президентских выборов осталось менее двух месяцев. Избирательные пропагандистские кампании в разгаре. В хозяйственных магазинах Москвы появились практичные мешки для мусора, украшенные надписью «ЛДПР-Жириновский». По оценке экспертов, в агитационных мешках мусор сохраняется лучше и дольше, чем в обыкновенных.

От студии до «выпуска», той комнаты, где сидят все работающие на текущий выпуск, бежать минуты три. Лизавета справилась за две. В комнату она ворвалась, как фурия или как гарпия. Рыжие локоны развевались, узкие ноздри гневно дрожали, прелестные губы изрыгали проклятия. Лизавета сразу же бросилась к выпускающему, робкому и безответному мужчине в очках:

– Вы читали сюжет?

– Нет, Савва долго писал текст, пошел на монтаж так. Ну да он человек проверенный.

– Гад он проверенный, а не человек! Где он?

– Был здесь, – оглянулся выпускающий и миролюбиво добавил: – Пойдем лучше кофе попьем.

– Кофе подождет. Я сначала хочу спросить – сколько.

– Что «сколько»? – нервно переспросил выпускающий редактор. Он до дрожи в коленках боялся бурных сцен. – Что «сколько»?

– Сколько ему заплатили, чтобы он испачкал наш эфир этим дерьмом?

– Да каким, каким?!

– Вы что, выпуск не смотрели?

– Нет, – затряс головой выпускающий.

Он, скорее всего, врал, чтобы предотвратить скандал. Лизавета не стала его разоблачать. Выпускающий – дело третье, сначала змей Савва.

Главное, какими голубыми глазами он на нее смотрел, расхваливая свою подгнившую продукцию!

– Где он? – Лизавета побежала по редакционным комнатам.

Савва нашелся в кабинете у Маневича.

– Прячешься?

– Почему это? – Савва обиженно вытянул губы трубочкой. – Ни от кого я не прячусь!

– Значит, ты не только продажный, но и бесстыжий. Хуже голого короля!

– Это еще почему? – оживился Савва. Он любил парадоксы, поэтому на время забыл об обиде.

– Голый король был уверен, что ходит одетым. То есть он знал, что бродить в неглиже – неприлично, его просто ввели в заблуждение. А ты знаешь, что торговать журналистской совестью нехорошо, и тем не менее настаиваешь на своем праве делать это.

– Ну Лизавета, ну теоретик, – не выдержал Саша Маневич. От восхищения он даже оторвался от игры в «Империю» – познавательной компьютерной игрушки для американских школьников среднего возраста, завоевавшей умы и сердца сотрудников «Петербургских новостей». Корреспонденты и редакторы, в большинстве своем люди с университетским образованием, увлеченно строили империю и за зулуса Чаку, и за Джорджа Вашингтона, попутно небрежно пролистывали незамысловатые рассказики об изобретении колеса или алфавита. Саша слыл «имперским» асом, он как-то умудрился обустроить гигантскую империю, причем довел свое государство до атомного оружия, не обременяя подданных письменностью. Впрочем, ради интересного разговора он был готов пожертвовать игрой. Савва заметил интерес, проявленный публикой в лице Маневича к их с Лизаветой дискуссии, и решил дать отпор: