Женщина из шелкового мира - Анна Берсенева

— Как?.. — сказал он. — Ты что?..

— Так. — Мадина почувствовала, что сердце у нее словно зависает в замкнутом, безвоздушном пространстве. — Разве это так уж странно?

— Конечно! — воскликнул Альгердас.

Лицо у него наконец ожило, и Мадина смогла отдышаться. Она и представить не могла, чтобы у него могла быть такая мертвенная маска вместо лица, и это сильно ее испугало.

Но выражение, которым тут же сменилась эта мертвенность, испугало ее не меньше. Что это за выражение, она поняла сразу.

Это была досада. Он не то что не обрадовался ее словам — теперь Мадина казалась себе полной идиоткой от того, что могла предполагать, будто он обрадуется, — он даже не рассердился. Он только раздосадовался тем, что в его жизнь вмешивается что-то неожиданное, непонятное и… ненужное. Это слово — «ненужное» — проступило у него на лице яснее, чем «мене, текел, фарес» на пиру у Валтасара.

Она смотрела в его любимое незнакомое лицо и не понимала, как будет жить дальше.

«Что ж, значит, теперь жизнь пойдет иначе. И что в этом удивительного? Так ведь уже было. Так оно и было, когда мы познакомились. То есть и не познакомились, просто друг на друга посмотрели, и сразу… Вот чему надо было удивляться! Что мы друг на друга посмотрели — и жизнь сразу дала такой вираж. А теперь… Теперь удивляться нечему».

Мадина шла по Большой Калужской к дому. То есть не к дому — квартиру, в которой она еще жила, считать домом было уже неправильно и не нужно, — а просто… Ну, под кров, что ли. Не бродить же ей было по улицам с утра до ночи. Хотя беременным это, наверное, полезно, потому она, собственно, и вышла гулять.

Нет, конечно, не только потому.

Она не знала, что ей делать. То есть в общем смысле она это знала: она собиралась родить ребенка, она поняла это тогда же, когда поняла, что беременна, и это ее понимание не изменилось. Но что ей следовало делать теперь, немедленно, вот чего Мадина не знала совершенно.

Наверное, ей следовало собрать вещи и уехать. Это было бы не только правильным, но даже единственно возможным с ее стороны поступком. После всего, что наговорил ей Альгердас, представить их дальнейшую общую жизнь было невозможно.

— Я к этому не готов. — Это были его первые внятные слова после того, как она сообщила свою новость. — И я этого не хочу.

Брови его сдвинулись, глаза прищурились, лоб прорезала резкая морщинка.

Мадина молчала. Не дождавшись от нее хоть какого-нибудь ответа, он сказал:

— Я мог бы схитрить, сказать, что всю жизнь об этом мечтал, вот только давай немного подождем, а уж потом… Но зачем, Динка? Зачем я буду тебя обманывать? Это… стыдно как-то. Я тебе прямо говорю: ребенка я не хочу. И чего тут стоило бы ждать, мне непонятно. Я про детей вообще не думал никогда, я их и не понимаю, и не замечаю даже. И умиления, когда случайно вижу, они у меня не вызывают. Я с ними как будто на разных планетах живу, понимаешь?

— Понимаю, — с трудом произнесла Мадина.

Она не могла даже кивнуть, как будто ей кол в шею вогнали, и лицо у нее, наверное, теперь у самой было как маска.

— И как это тебе вдруг в голову пришло? — Альгердас раздосадованно покрутил головой. — Я был уверен, что ты предохраняешься! Иначе сам бы…

— Мне не приходило это в голову.

— Ты хоть меня бы спросила! Кем ты меня, получается, все это время считала? Дураком, которого легко вокруг пальца обвести? Или подонком, которому вообще на все это плевать?

— А тебе не плевать?

Мадина почувствовала, как лицо ее кривится от того, что усмешка с трудом пробивается сквозь онемевшие губы.

— Представь себе! Я тебя люблю, и мне не плевать, что с тобой происходит! Но и на себя мне тоже не плевать. Я не готов к тому, чтобы иметь ребенка. И когда буду готов, и буду ли когда-нибудь готов вообще, не знаю. Зачем ты ставишь меня в такое положение, когда я должен сам с собой лбами сталкиваться?

— Странно… — проговорила Мадина.

— Что странного? Что я не хочу детей?

— Что ты делаешь эти фильмы… Мультфильмы. Они ведь детские вообще-то. Для детей.

— Вот только давай не будем переводить стрелки на творчество, — поморщился он. — Для детей анимация или не для детей, это спорный вопрос. Не о том сейчас речь!

— Я понимаю. — Мадина наконец смогла кивнуть. Она почувствовала, что оцепенение понемногу сходит с нее. — Речь о том, что ты не хочешь, чтобы я родила.

— Да. Не хочу. И не понимаю, почему я должен этого хотеть.

Она молчала. И Альгердас замолчал тоже. Да и что еще он должен был сказать? Все уже было сказано. И сказано определенно.

Непонятно было только, почему она не ушла в тот же день. Надеялась, что он переменит свое мнение? Нисколько она на это не надеялась. Что они как-нибудь помирятся и все само собой уладится? Тем более нет. Они не ссорились — то, что между ними произошло, невозможно было считать ссорой.

Ее просто охватило безразличие. Она словно бы видела себя со стороны, и видела так, как будто смотрела замедленное кино. Существует на экране какая-то женщина, производит какие-то машинальные действия, все это длится и длится без цели…

Собственно, длилось все это только один день. Один! А вовсе не целую вечность, как Мадине казалось. Но уже и того, как они с Альгердасом провели прошедшую ночь, было для нее слишком много. Хотя ничего особенного не происходило — они просто лежали на разных половинах кровати. Кровать была широкая, и им даже ноги поджимать не приходилось, они и так друг к другу не прикасались.

А утром она ушла гулять и вот теперь, к вечеру только, возвращалась домой.

Альгердаса дома не было. Самое время было собрать вещи. Но Мадина не находила в себе сил даже для того, чтобы раздвинуть дверцы шкафа и достать свою дорожную сумку.

Она забралась с ногами в кресло, подтянула колени к подбородку. В этой позе, с виду такой уютной, такой домашней, ей было так неудобно, словно ее в тиски зажали. Но и менять положение ей не хотелось. Так она и просидела до тех пор, пока не стукнула входная дверь.

— Ты дома? — Не сняв куртку, Альгердас заглянул в комнату. — Давно?

— Не знаю.

— Перестань. — Он поморщился. — Ну зачем эти скорбные красивости?

Мадина в самом деле не знала, давно ли она дома, и, отвечая так, никакой нарочитой красивости не предполагала. Но, наверное, ее ответ в самом деле прозвучал именно так. Альгердас был чуток ко всякой фальши, да и сама она тоже.

— Лучше мне уехать, — сказал он.

— Не нужно тебе никуда уезжать, — пожала плечами Мадина. — Я…

— Почему не нужно? Я же все равно хотел в Китай. И вот так совпало.

— Да. Так совпало.