Echo - Алексей А. Шепелев

- Да ты и всегда такой был: главное дело – «я не пью» - «О. Шепелёв, пей» - «Я не могу, я без закуски не буду, я самогон не пью» (без запивки), ломается как сука, денег не даёт, всем, кто есть, все мозги изкомпостирует, а потом, под сурдиночку, намудяшится как… скумбрия, камбала, и лобстер с ламинарией, и рододендрон, и коногекзаметр вместе взятые!.. Раскарячится, как каракатица, притащится домой, глазки блестят, сюсюкает, слюнявится, шепелявит: а мы вот где были и вон с кем и - вон все!..

- У меня, по крайней мере, крышу пока не рвёт.

- Пока! Не боись – зарвёт, у меня тоже не сразу рвало.

Опять молчание.

- А Саша-то что говорит – вы, говорит, двое из ларца, озолотили этот ларёк.

- Гы- хи! – (он курит жадно-жадно – «Дай твою покурю, с фильтром, за твой счёт!», а фильтор сей тут же пренебрежительно отрывает, - запивая смачно каждую затяжку).

- Хоть суммы и небольшие, зато регулярно и – круглосуточно.

- Тот раз я продавщицу насмешил – когда мы бутылки сдавали в три ночи. Потом (уж было часов пять), когда ты, мюдак, посылал меня за рыбой… Я три раза уже приходил и брал самую маленькую рыбку за 2. 50… Тут чувачки на тачке тормознули, заходят передо мной, набирают всякого бухла (одной «Звезды Улугбека» десять бутылок!), закуси всяческой - и я, ублюда, заявляюсь, тереблюсь, говорю: дайте-ка мне вон ту рыбку, самую маленькую, за 2. 50… Она вся удохла – возьмите, говорит, сразу всю коробку – там ещё восемь штук осталось – или вы так и будете всю ночь ходить – по рыбке через полчаса! Я говорю: для меня это удовольствие – видеть вас. Она даже засмущалась немного – хорошенькая довольно-таки, уть-уть… «Это вы так хотите произвести на меня впечатление? – опять дохнет, - но вы же мешаете мне спать»… «Меня заставляет Леонид, - я говорю, - он злой волшебник и использует рыбу в своих козлиных обрядах и песнях, - сжальтесь, дайте мне одну рыбку бесплатно!» Дала!

- Как дала?!!

- Я её по дороге сожрал.

- Зря, зря-зря… Жаль, жаль-жаль…(как бы в раздумье).

Совсем близко к лавке подобрались коты, ненаглядные мои детушки.

- Теперь я с ней здороваюсь даже.

- Лирические нотки.

- Физические коты!

- Допил пиво? На счёт «три» - твой жолтый, мой пятнистый. Ра-аз (потихоньку приподнимаемся с лавки), два-а-а (выставляем ноги «на старт», а руки чтобы схватить), три!!!

Вот мы уже летим за котами с неимоверной скоростью - десять секунд стометровки вслепую – через дорожки, газоны, клумбы и высокие заросли чистотела – руки чуть не хватают хвост! - и вот коты благополучно исчезли в окошке подвала их родного дома, а мы стоим около него, сплёвываем слюни и ксыксыкаем.

- После пива как-то нехорошо так срываться…

- Интересно, сколько они развивают – кажется, что вообще со скоростью звука, если б без кота я б так никогда не пробежал!.. Всё равно поймаю как-нибудь. Олёша, надо бы ещё…

- Ну уж нет – за мой и за мой и так далее – ещё слово заикнёшься, отрываю доску от лавки…

- Жестоко, Олёша…Олёшенька, Цезарь, гениален и Уть-уть будет тво… - я врезал ему по печени, он заткнулся в самом начале своего коронного каскада лести, по традиции предваряющего простую как семь копеек фразу: дай два рубля (реже: купи пива).

Мы шли домой. О. Ф. сменил пластинку.

- Дочитал «Карамазовых». Достославный ничего нового не отобразил. Всё те же самые герои, те же затруднительные и унизительные ситуации, только более продуманно. По мне, лучше беспорядочность, недоделанность, рвань, пьянь и срань…

- …метафизическая тыкла, взращённая на почве богочеловечества и девочки… - подсказал я.

Такова особая статья нашего так называемого «общения» - номинация «Поговорим о Достославном» - пересуды одного и того же, подолгу и взахлёб, уже года три… Однако только совсем вот недавно произошёл фундаментальный инцидент, давший новый толчок нашему доморощенному достославноведению: О. Фролов лежал статистически и читал воспоминания жены писателя, а я лежал динамически, «тревожно-суетливо», и читал какую-то высокохристианскую статью о писателе, вдруг О. Фролов охает, вскакивает, подлетает весь вприпрыжку и красный, и, искривлённо улыбаясь, захлёбываясь сенсацией и слюной, докладывает: «Хе-хе! А Достославный… в баньке… при помощи какой-то гувернантки… девочку!..» Я вскакиваю: «Что ты сказал своим ртом сейчас?! ты хоть осознаёшь?!» (последнее слово он, впрочем, произнёс одними губами, без голоса, или даже вообще не произнёс, но я, конечно, понял!).

- Девочку! гы-гы!

Я его схватил за глотку и одновременно ещё бил другой рукой в печень.

- Где ты это вычитал?!

Он радостно указывал в книжке – там даже было подчёркнуто, а на полях очень бегло выполнено не очень приличное обрамление из фаллических символов и надписей «девочку, девочку, девочку…».

Я выхватил книжку и, разрывая, треснул её об пол. Он с криком «не моя!» кинулся поднимать и получил несколько пинков, причём один в область челюсти (не бойтесь, физически он, жилистый рыбак и крестьянин, практически не пострадал).

- Я это предчувствовал! – заметался я, - вот она гениальность-то! так нельзя! так надо! так и должно было произойти! так сказать!

Потом мы перерыли в библиотеке всю картотеку по Достоевскому, а Репа, не дожидаясь результатов сей инквизиции, прямо на дом принесла в своих лапках главу «У Тихона» (прочитав роман «Бесы», я сказал О. Фролову: тут явно чего-то не хватает, и теперь мы узнали, чего). Первый день целый день читал О.Фролов - жадно, не отрываясь, но раза три вскакивал с яростными восклицаниями, отчаянными хватаниями за голову, с плевками и молящими призывами к бражничеству. Мы с Репой, которая ради такого эксперимента даже ночевала у нас, дивились на него – она, по-моему, даже своей лапкой что-то отмечала в своём «дневничке». На второй день испытуемым был я – когда я отбрасывал книгу и принимался расхаживать по комнате туда-сюда, заламывая руки и приговаривая «Ну это же немыслимо! Я так и знал, знал!», они вылетали из кухни и, тыкая в меня пальцем, дохли. Потом пришёл Санич и О. Фролов незаметно передал ему книгу, пока мы с Репой выясняли, кто уступит два рубля (мы хотели взять трёхлитровенькую баночку пивка), прошло ровно три часа, и Саша, сидя на кухонке, с присущей ему основательностью напитал, как выражается Репа, недостающую главу вместе с комментариями. «Ну что?» - нетерпеливо выспрашивал О. Ф. своего духовного ученика (он имел слабость или харизму влиять на огромный, судя по размерам черепа, почти тургеневский, мозг Саши), тот, конечно, ответил «Ну, так сказать» (причём это проистекало на фоне подкатившихся к кухне, сцепившихся и удушающих друг друга О. Шепелёва и Репы, каждый из которых восклицал «Хуй в рот!» - «Ну и хуй тебе в рот!»)… А вообще орал «Korn», причем входная дверь была открыта, и он орал на весь коридор, если не на весь дом. «Девочка да изврат – вот и вся ваша литература», - провозгласила Репа, считающая, кстати, себя нелитературной Репой. Теперь О. Фролов полез её душить, а мы с Сашей быстро договорились взять вместо пива три литра сэма. Все в растроенных чувствах, все жаждали предаться змию до изнеможения сил и дискредитации самого понятия о мозге, но я сказал, что, так как банкет происходит за мой счёт, то независимо от желаний собравшихся проведу некое общественно-полезное мероприятие, посвящённое идеалу христианской нравственности в творчестве Ф. М. Достоевского. Наукообразные доклады шли трудно – публика улюлюкала, освистывала, выкрикивала оскорбительные слова в адрес оратора, а также в адрес авторов статей и самого великого писателя, кидалась объедками - видно было, что где-то в задних рядах уже началось несанкционированное распитие. Тогда я напрямую обратился к этим ренегатам, извратам и их клакёрам, оравшим «Девочку! девочку!», с мольбою опомнится, и закончил выступление, процитировав из воспоминаний какой-то бабушки о том, что Фёдор Михайлович ежедневно, часов в пять утра, молился в церкви, стоя на коленях во мраке и холоде и «не любил, когда его узнавали». После этого начались бесчинства и погромы – мы делились на партии, которые имели меж собой столкновения на почве национальной литературы, а потом и национальной принадлежности (Санича называли славянином, Репу монголом, меня финно-угром, и только О. Фролов оставался русским ваньком по прозванию «Рыбак»), всё это происходило под звуки «Слэера», дошло до кидания пепельницей и ведром из сортира и вскоре вылилось на улицы города…