Академия вампиров. Кровные узы. Книга 5. Серебряные тени - Райчел Мид

Я стремительно вскочил:

– Тогда я тебя обеспечу!

Она посмотрела прямо мне в глаза:

– Как именно, милый? Своей живописью? Я знаю, что королева не платит тебе за помощь, хотя видит бог – должна бы.

– Я устроюсь на работу. На любую! Пусть сначала денег будет не много, но ты сможешь себя уважать! Ты не обязана жить здесь и быть привязанной к его деньгам и его решениям, притворяясь, будто это любовь!

– Нет никакого притворства. Это максимальное приближение к любви в нашем союзе.

– Не верю, – огрызнулся я. – Я знаю, что такое любовь, мама. У меня она есть – и она пылает в каждой клеточке моего тела, заставляет меня становиться лучше и постоянно придает мне силы. Если бы у тебя было нечто такое, ты держалась бы за это чувство изо всех сил.

– Адриан, ты еще очень молод и неопытен. – Она сохраняла спокойствие, что еще больше выбивало меня из колеи. – Ты считаешь, что любовь – бездумная связь с дампиркой, лишь потому что это волнует. Или ты имел в виду девушку, по которой тосковал во время полета? Где же она? Если твоя любовь настолько всепоглощающая и способна все преодолеть, то почему вы не вместе?

«Хороший вопрос», – произнесла тетя Татьяна.

– Все не так просто, – процедил я сквозь зубы.

– Дело в том, что все это – не настоящее, Адриан, – отозвалась мама. – Молодые люди путают влюбленность с «настоящей любовью», а ведь ее как раз не существует. Любовь матери и ребенка? Да, она есть. Но романтическое заблуждение, которое преодолевает любые преграды? Не обманывай себя. Твои друзья с их красивыми романами постепенно поймут правду. А твоя девушка, где бы она ни находилась, не вернется. Прекрати гоняться за мечтой и сосредоточься на той, с кем сможешь построить стабильную жизнь. Именно так сделали мы с твоим отцом. Мы всегда так поступали… полагаю, нам было неплохо.

– Всегда? – тихо переспросил я. – Вы всегда жили во лжи?

– Ну, некоторые этапы нашего брака были… более мирными, чем другие, – призналась мама. – Но мы отличались практичностью.

– Вы оказались холодными и поверхностными, – выпалил я. – Ты утверждаешь, что, когда вышла из тюрьмы, наконец-то поняла, что в жизни важно. Видимо, нет, раз готова играть этот спектакль… с мужчиной, который тебя не уважает… ради имиджа и денег! Никакое благополучие такого не стоит. Я не желаю верить, что лишь на эту фальшь можно рассчитывать в браке. Есть нечто гораздо большее. И я получу это!

Мать посмотрела на меня с грустью:

– И где она, милый? Где твоя девушка?

Я промолчал. Я понимал одно: оставаться здесь и дальше мне невыносимо. Я вылетел из особняка, с удивлением ощутив на глазах жгучие слезы. Я никогда не считал родителей романтичными и нежными, но не сомневался, что между ними существует сильная привязанность – вопреки (или, возможно, благодаря) их непростым характерам. Однако сегодня наступил самый неподходящий момент для того, чтобы услышать от матери, что это подделка и вся их любовь – ложь.

Конечно, я не мог согласиться с матерью. Я знал, что настоящая любовь существует. Я сам знал такую любовь… Однако ее слова меня ранили, потому что сейчас я был крайне уязвим. Какой бы популярностью я ни пользовался при дворе и какими благими ни являлись мои намерения, я ни на шаг не приблизился к своей цели. Я не мог найти Сидни. Моя голова не верила речам моей матери, но мое сердце, переполненное страхами и неуверенностью, терзалось сомнениями. Вдруг в том, что говорила мать, есть доля правды? А темное, мрачное бремя духа все только усугубляло. Оно заставляло меня мучить себя вопросами. Вдруг я никогда не отыщу Сидни? Неужели я вообще не узнаю любви? А если сильнейшего желания что-то получить будет недостаточно?

На улице похолодало, ветер обещал дождливую погоду. Я остановился и попытался дотянуться до Сидни, но выпитое за ужином вино заглушило мои способности. Я сдался и извлек из кармана мобильник, избирая простой способ общения. Нина ответила после второго сигнала.

– Привет! – сказала она. – Когда ты не ответил, я решила… неважно. Как дела?

– Бывало и получше. Хочешь сегодня прогуляться?

– Конечно! А куда именно?

– Все равно, Нина. Выбирай сама. У меня – миллион приглашений. Можем хоть целую ночь напролет ездить по гостям.

– А почему бы тебе не сделать передышку? – поддразнила она, не подозревая, что задевает меня за живое. – Ты вроде упоминал, что иногда тебе надо трезветь.

Я подумал о маме, пойманной в паутину безрадостного брака. И о себе, загнанном в почти безвыходную ловушку. А потом я подумал о Сидни, просто пойманной. С меня хватит! Все слишком сложно, чтобы как-то выкрутиться.

– Не сегодня, – ответил я Нине. – Позже.

Понадобилась неделя, чтобы заключенные перестали отодвигать от меня свои столы и содрогаться при случайном прикосновении. Они до сих пор не проявляли дружелюбия, но Дункан уверял меня, что я очень быстро прогрессирую.

– Я видел, как до этого этапа некоторые добирались неделями и даже месяцами, – пояснил мне однажды Дункан во время занятия. – Скоро тебя пригласят в столовой сесть с самыми крутыми ребятами.

– Ты мог бы проявить инициативу, – парировала я.

Он с ухмылкой подкрасил лист на натюрморте: мы перерисовывали горшок с папоротником, который рос у Эддисон на столе.

– Ты в курсе правил, малышка. Тебя должен приветить кто-то, кроме меня. Терпи. Кто-нибудь обязательно проштрафится, и тогда придет твой звездный час. Джон часто влипает. И еще Хоуп. Поверь мне.

В общем, как я и думала, Дункан ограничил наше общение уроком живописи и редкими шутками в коридорах – если поблизости никого не оказывалось. В результате я с нетерпением ждала занятий по изобразительному искусству. Только здесь со мной разговаривали, как с нормальным человеком. Другие заключенные меня игнорировали, а мои наставники, как на занятиях, так и на очищении, непременно напоминали мне, какая я грешница. Дружба Дункана поддерживала меня, напоминая о том, что за тюремными стенами есть надежда. Однако он разговаривал крайне осторожно, даже на этих занятиях. Он редко упоминал о Шанталь, своей исчезнувшей подруге (хотя я втайне считала ее кем-то большим для него), и я видела, что потеря не дает ему покоя. Он болтал и смеялся с товарищами по несчастью в столовой, но следил за тем, чтобы не разговаривать ни с кем слишком много. По-моему, он боялся навлечь гнев алхимиков на кого-то, пусть даже просто на знакомого.

– У тебя здорово получается, – похвалила я Дункана, показав на деталировку листьев. – Все потому, что ты здесь так долго?

– Не-а. Живопись – мое давнее хобби. Я рисовал еще до того, как сюда угодил. Правда, свои первые паршивые натюрморты я просто ненавижу. – Дункан помолчал, уставившись на папоротник. – Я бы на все пошел ради абстрактной картины или пейзажа. Мне до смерти хочется написать небо. Впрочем, о чем это я? Пока я жил в Манхэттене, я редко выбирался на природу. Считал, что пленэр мне неинтересен и я приберегу свой талант изображать закаты в Аризоне на более поздний срок.