Огневица - Лариса Шубникова

— Ты оглох? Некрас! — взвизгнула Цветава.

— А? — очнулся, головой помотал, будто стряхивая с себя сон мутный о зеленых глазах и косе цвета молодого мёда. — Ты что, Цветава?

— Гляньте, не слышит! — злилась, ножкой топала. — Ты почто позорить меня принялся? Кому охабень кидаешь, охальник?

— Не ревнуй, красавица. Замерзла она, пожалел. И себя с ней не ровняй — разные вы. Вроде одних лет, одну землю топчите, а как с разных краев, — смотрел на красивую свою невесту и понимал, что истину молвил.

— Пожалел? — Цветава и не разумела о чем он. — Так-то да. Жалкая. Ходит мышь-мышью. Да еще и Тишку за собой таскает. Голодавые род бедный, голодный. Почитай четыре десятка ртов на подворье, а Нельга-то его голубит. Дурёха. Что с ним за жизнь? Токмо хребет работой ломать от зари до зари.

— Скажи, Цветава, а был бы я не Квит, а иной кто, пошла бы за меня? С пустым-то кошелем?

— Батюшка не сговорил бы за худого, — улыбнулась ласково, прижалась горячим телом. — Некрас, может обряд-то пораньше справим, а? Истосковалась…

Потянулась целовать, а Некрас качнулся от нее.

— Люди кругом. Неурядно. Ты иди, Цветава, иди. Завтрева увидимся, — пригладил завиток над ушком и подтолкнул легонько.

Она улыбнулась да и пошла к своему подворью. Квит дождался, когда за невестой калитка стукнет и бросился бежать вверх по улице, туда, где на отшибе стоял малый домок Нельги.

Летел и ног под собой не чуял, думать забыл о том, что еще второго дня сам уверовал в свое же исцеление от непонятной Сокуровской волшбы.

Нельгу он заметил издалека. Та шагала быстро, сердилась, несла подмышкой его одёжку. Как только девушка завернула в глухой проулок, пошел за ней, догнал тишком и встал у забора под старым кленом. Прислонился плечом к шершавому стволу и слушал, как Нельга кляла его и ругала. Улыбался, как дурной, разумел глупость свою, но пересилить себя не смог.

— Не меня ли ругаешь, медовая? — пугать не хотел, а Нельга, услышав его голос, подскочила, обернулась и таким взглядом одарила, что Квит простил ей все: ночи свои бессонные, мысли свои тягучие и горькие, а зараз и то, что гуляет она с Тишкой снулым.

— Это ж надо, а? Так и знала, — смотрела зло, но и опасливо. — Вот, держи одёжку свою и иди прочь. Повод нашел, чтобы меня донимать?

Она протягивала ему охабень, а он брать его не спешил, любовался сердитой Нельгой, пытался скрыть дурную улыбку.

— Эва как. Медовая, мне чтобы тебя донимать никакого повода и вовсе не нужно, — оттолкнулся плечом от ствола и двинулся к ней, но встал, как вкопанный.

Глаза ее окаянные распахнулись испуганно, сама она дернулась и сделала шаг от Некраса.

— Не подходи. Стой, где стоишь, Некрас. Закричу! Народ всполошу! — сердилась. — Бери одёжку свою и иди по добру.

— А ежели не уйду? — с места не тронулся, смотрел, как щеки Нельги заливает гневный румянец, как от дыхания ее покачивается светлая прядь волос, упавшая на лицо.

— Я уйду, — с теми словами кинула его охабень на землю, развернулась и пошла.

Не снёс Некрас, в два больших шага догнал ее, дернул за руку и обнял крепко. Прижал большой горячей ладонью светлую головку к своей груди и зашептал жарко в медовые волосы:

— Постой, Нельга, хоть на миг останься.

Нельга рвалась, билась, что птичка в силках. Некрас не отпускал, держал крепко, будто самое дорогое сей миг в его руках оказалось.

— Пусти. Отпусти ты… — шипела, извивалась.

— Отпущу. Не рвись, — а сам обнимал еще крепче. — Не обижу тебя, слышишь? Не бойся меня.

— Некрас, закричу! — вцепилась пальцами в его рубаху, дергала от себя.

— Медовая, скучал за тобой… — поцеловал легко светлый завиток у ушка. — Ты обо мне и не вспоминала, верно. Думать забыла. Как ты, Нельга? Чем живешь? Не обижает ли кто? Здорова ли? О чем думаешь, кому улыбаешься? Может, работа тебя одолела?

Шептал жарко, тихо. Слова сердечные сами собой с языка прыгали, шелестели по глухому проулку.

— Задушишь, вздохнуть дай, — рваться перестала, тем и удивила парня.

Он руки разжал, но отпустить не отпустил. Только вздрогнул, когда понял — ладонь Нельги легко легла на его грудь. Не отталкивала, но и не ласкала. А мигом позже сердце его затрепыхалось едва ли не сильнее, чем сама Нельга вот только что в его руках.

Девушка смотрела прямо в глаза, молчала, но взгляд сам за себя говорил. В нем увидел Квит много непонятного: удивилась, растерялась. Глядела так, словно увидела в первый раз.

— Что, Нельга? Сказать хочешь? Так говори, не молчи! — голос-то дрожал, дрожал и сам Некрас, дивясь этой Нельгиной волшбе, что выворачивала его, задевала и больно резала по сердцу.

Нельга оттолкнула его ладошкой легко, а Некрас и подался, отступил на шаг. Но плечи выровнял, уцепился за пояс и встал перед ней гордо. Только пальцы побелели от того, что крепко сжимал опосяку.

— Не пойму я тебя… — то ли прошептала, то ли выдохнула. — То сильничаешь, то заботишься. Зачем? Зачем охабень отдал? Невестиного гнева не побоялся. К чему тебе знать о жизни моей? Чужие мы, ужель сам не видишь?

— Вижу, не слепой. Токмо чужие по твоей вине, медовая. Все сбежать норовишь, спрятаться от меня. Остановись, приглядись. Вот он я, Некрас Квит. Какой есть.

От парня не укрылся ее интерес! И поглядела, и ресницами глаза прикрыла так по-девичьи робко. А потом переменилась, взглядом высверкнула сердито.

— Знаю я, какой ты. Людей покупаешь, бьешь почем зря. Девушек силой берешь. Ай, не так, Некрас? Разные у нас с тобой дороги. Ты уж ступай своей, а меня оставь. Не по пути нам, — отступила на малый шажок, но уходить не торопилась.

Некрас обрадовался, но виду не показал, залился соловьем, да не простым, а тем, у которого горло мёдом густо смазано. Голосом стал глуше, но жарче, глазами потемнел.

— Обидел я тебя, то правда. Но ты сама в том виновата, медовая. Что смотришь? Заворожила, привабила, а вроде как и ни при чем. Не хочу думать о тебе, а думается. Это пытка, Нельга. Казнь тяжкая.

— Я виновата? — Нельга от такой-то клеветы даже растерялась. — Сразу сказала, что не люб ты мне. Моя ли вина, что не услыхал?

— А кто виноватый-то? Ты! У кого глаза самоцветами сияют? Кто улыбается так, что свет меркнет? — виноватил растерянную девушку, и любовался ею. — Спрячь взгляд, медовая. Косу убери. И не дыши так глубоко. Смотреть больно.

— Больно? — глаз не отвела, не послушалась. — А мне не было больно, Некрас? Из-за тебя дурное задумала, нож в рукаве спрятала. Ты мне руки заламывал…

Замолкли оба. Накрыло тяжелой тишиной глухой проулок меж двух заброшенных домков. Сюда разве что ветер залетал, качал неспешно свежие листки на высоком клене. Вдали пёс зашелся звонким лаем, послышался скрип ворот, но все будто на другом берегу широкого Молога. Не здесь, не в яви.