Истории дальнего леса - Павел Шмелев

Ведь по всем сказочным понятиям был выдренок Константин еще молод да и по жизни слыл существом с незамутненным непонятными аллегориями и неземными фантазиями, практическим и конкретным разумением, без всяких там философий, катарсисов и божественных откровений. Настоящий трудяга, на таких все лесное сообщество держится. Тем и гордился немало. Да и березовый сок практически не пил. Ну разве что по особым праздникам лесным, дням рождения, дням ангела, именинам сердца, по поводу открытия сезона сбора ягод после лютой зимы, последней теплой недели осени и первого снега зимы. И всё. Больше ни-ни. Случались у него редкие приступы особо сильной тоски, которые без березового сока ну никак не проходили. Но это уж скорее лечение, а не выпивка…

— Долг у меня перед Василием, — сказала задумчиво и грустно норка Анфиса. — Обещала однажды я превратить его в состоятельного и работящего ежика, производящего котомки. Ну относительно богатого. Да вот только тогда у меня ничего не получилось, не смогла я тогда ничего сделать. То ли не хватило моей магии, то ли он сам не захотел. Это ведь такая тонкая материя — магия. Но, так или иначе, не получилось тогда. А теперь у него совсем крышу снесло, надо бы ему помочь. Раз не превратился хорек Василий в ежика, создающего дизайнерские дорогие котомки, так пусть художником будет. Все эти творческие натуры по природе своей немного сдвинутые, это ему по жизни как раз подходит. Все равно он, по правде говоря, кроме «импрессий» своих странного вида и непонятного содержания, и делать-то ничего на этом свете не способен. А так всегда при деле будет. Может, оно и лучше так. В искусстве — главное в нужную сторону направить и рекламу организовать.

— Вот ведь прямо диковинная напасть лесная с незамутненным коварством и несуразностью, — проникновенно произнес Константин, вспоминая мудреные словеса Василия. Он искренне надеялся, что вставил этот непонятный оборот кстати и ничего не перепутал в чудных словах, хотя и не совсем понимал, что именно они на самом деле означают.

— He-а. Не напасть совсем, ты что! И никакого коварства у нее нет, тем более незамутненного. Все у нее закручено да замутнено. Планида такая. А вот с тобой — сущая беда. Пообщался с Василием и набрался его словечек. Это же такая зараза, как туман. Заберется внутрь, и потом никак не выгонишь. Ты, выдренок, меня не путай. Напасть — это же совсем другое, конкретное. Знаю я одну напасть — она очень живая и в чем-то даже добрая и суразная. Захаживает она ко мне от случая к случаю на чашечку малинового чая.

— Это как же так?

— Ну да, заходит по делам магическим, когда зову. А чаще запросто, по-приятельски — чаю попить и заодно обсудить последние лесные новости. Она забавная и совсем даже не страшная. Дружим мы с ней. Она ведь для художников самое главное магическое существо. Слышал ли ты когда-нибудь про муз? Вот это она и есть, в чистом и натурально-художественном виде.

— Чудно как-то. Дружить с напастью нельзя. Напасть — это ведь такая вредность лесная. В общем, нечто из мира чудес и безобразий.

— Да нет никаких чудес и безобразий. И дружить с напастью очень даже можно и совсем она не вредность. Просто магия сказочных мест. Вот познакомлю вас. С напастью многие встречаются по жизни, просто не знают, что это на самом деле напасть и есть. То ее музой назовут, то просто напастью, то еще как. А это напасть и есть. Самое что ни на есть наше лесное магическое существо.

— Как это — встречаются?

— Ну, приходит она ко многим. Некогда мне сейчас тебе все растолковывать. Как-нибудь, будет время, расскажу и приглашу в гости. Это отдельная история. Напомни мне потом. А пока у нас много работы с Василием и его новым талантом.

Константин и Анфиса, по совету ученой совы Василисы, тоже жалевшей хорька Василия и неуклонно пополнявшей его словарный запас, стали рассказывать всем жителям леса и соседних королевств о внезапно открывшемся удивительном и необычном таланте хорька Василия.

Анфиса, скрепя сердце и чувствуя, как она в этот раз рискует, выпросила у Василия его главный шедевр «Три грации» и повесила его на самое видное место на кухне, главном месте всех важных разговоров. Гостям она по секрету рассказывала, что, если купить у хорька картину сейчас за корзину орехов, то через несколько лет она будет стоить не меньше двух ведер грибов и отборных лесных ягод, если вообще выпадет такая редкая возможность и удастся купить подлинное произведение хорька Василия. Г ости вздыхали мечтательно и соглашались. Аргумент с живым примером про два ведра работал безотказно даже для самых далеких от искусства зверей. Вот ведь какой парадокс: сказка сказкой, а экономические законы везде работают.

Разве можно ругать обитателей леса за неизбывную любовь к красоте подлинного искусства? Не так ли мы все, истинные любители и ценители высокого искусства, боясь показаться абсолютными невеждами, искренне и нежно, даже без намека на какое-либо притворство, восторгаемся черными и белыми квадратами в красивых рамочках и без оных. Кто же из нас, живущих отнюдь не в далеком сказочном лесу, успешных и состоятельных или всеми силами старающихся казаться такими, захочет вдруг опозориться в компании друзей?

А вдруг и вправду во вредной каждодневной суете просто не видим мы гениальное произведение в свеженачертанных загогулинах очередного непризнанного гения. На то и есть у нас друзья, поднаторевшие в высоком искусстве и всём, что около него крутится. А ведь нетленный шедевр рядом, прямо-таки рукой достать можно. Все еще доступен и прост, как правда искусства. Да и потом, если все вокруг так покупают — значит, что-то в этом предмете есть, и в будущем он целое состояние стоить будет…

Так или иначе, но зачастили к Василию жители Дальнего Леса. Не то чтобы всех сразу сразила наповал свежая струя таланта Василия, но вот захотелось им тоже приобщиться к его «импрессии» и высокому искусству.

Общественное мнение при умело и правильно выстроенной рекламной кампании и здоровой доле цинизма — поистине великая вещь. И после этого бума «импрессий» всякий из уважаемых членов лесного сообщества пытался что-то купить у хорька. Так и стал Василий очень быстро модным художником. Ходил он теперь по лесу медленно и степенно в новом малиновом берете и такого же цвета шарфе. А во многих норках и домиках Дальнего Леса появились на видном месте его разные «импрессии».

В сказочном Дальнему Лесу с недавних пор это стало хорошим тоном — взять да и повесить на самое видное место в домике вместо семейных портретов какую-нибудь модную загогулину работы хорька Василия или даже целую серию с авторской подписью. Эти сокровища непонятной формы на стенки вешают и потом ими любуются.

Авторские копии его первого шедевра «Три грации», первой серии из ста экземпляров, которые норка Анфиса сообразила заказать Василию, вообще стали раритетными. Так что Анфиса попросила Василия больше их не делать. Ну разве что по особому случаю, для соседей.

Выдренок Константин, обладая здоровой рабочей жилкой и практически полным отсутствием пустопорожних и только мешающих делу мечтаний, рядом с одиноким домиком Анфисы построил новый салон по ее проекту и тоже помогал жителям леса приобщаться к подлинному искусству. Анфиса часто захаживает туда, потому как, пока Василий посредством своих загогулин витает в высоких сферах, кому-то надо и коммерцией заниматься. Талант талантом, но домик Анфисы совсем покосился. Надо думать о новом. Да и зима уже не за горами. А она в этих сказочных местах особой добротой и мягкостью не отличается.