Собрание сочинений. Том 1. Голоса - Генрих Вениаминович Сапгир

а ты орехи щелкала вчера».

Мне говорят: «Ты – наша дочь, племянник,

племянница, троюродный кузен,

сестра и брат! Ну разве это не

причина, чтоб тебя возненавидеть?!»

Вы правы все: я – чудище, я – монстр.

Но ты не меньший монстр – семья Контекки.

Родня Молетти – в неопрятной злобе,

ты вся срослась, как новый Лаокоон:

кормилица, но с головой Бенволио,

Тибальд, но с бородою фра Лоренцо,

Меркуцио с турнюром Розалины,

а у тщедушного Монтекки – грудь

и томный голос мамы Капулетти:

«О-о мадонна бедное дитя!»

Все прыгают, визжат и шпаги тычут.

Жабо, лохмотья, ржавые колеты,

смешливые глаза, гнилые зубы,

сквозь жирный грим бездарные гримасы,

грифоны, львы, знамена цеховые —

блевотиной, цветами разложенья

воняет эта рыжая парча.

За что? – За то! Им ведомо за что,

за то, что их слепили кое-как,

за то, что душу в глину не вдохнули —

забыл вдохнуть забывчивый Создатель

и глиняные толстые обрубки

по улицам Вероны разбросал.

Да что – обрубки! кажется, клинки

кинжалы всюду прыгают – не люди!

Словами ранят, мыслью убивают.

Здесь обоюдоостро слово «здравствуй»,

а слово «ласка» сизое как сталь.

Не я – себя! меня, меня убили.

В клоаки моя изорвана рубаха.

Смотрите все: на теле сорок ран.

И здесь. И тут. И Кассир. И Брут.

Любая бездарь воет: «Аве Цезарь!»

И тычут прямо в раны будто дети:

«Нет повести печальнее на свете».

БЕДНЫЙ ЙОРИК

(почти диалог)

Есть многое на небе и земле,

что и во сне, Горацио, не снилось

Твоей учености.

ГАМЛЕТ

В классической позе, став одной ногой на могильный камень, ГАМЛЕТ разглядывает ЧЕРЕП, который держит в руке.

ГАМЛЕТ. Бедный Йорик…

Здесь и далее ЧЕРЕП говорит устами ГАМЛЕТА.

ЧЕРЕП. Я… Не бойся, Гамлет.

Воспользовался я твоей гортанью,

а также позаимствовал язык.

Живой и красный плещет, будто рыбка,

свистит, хлопочет, будто птичка в клетке.

Отвык от плоти. Тесно, горячо…

Поговорим? Тем более что зубы

свои, как видишь. Зубы – не прошу.

ГАМЛЕТ. Ты шутишь, череп.

ЧЕРЕП. Череп – вечный шут.

Скажи-ка мне, ты можешь отличить

одно зерно пшеницы от другого?

ГАМЛЕТ. Пожалуй, нет.

ЧЕРЕП. А как же ты берешься

мой череп отличить от своего?

Я вправду «бедный Йорик», угадал.

Ты угадал, а мог бы промахнуться,

попасть не в куропатку, а в соседа.

Я той же формы, благородной лепки

и, как у всех датчан, крутой и крепкий,

хоть мой хозяин карлик был – и шут.

ГАМЛЕТ. Ты прав, мой драгоценный белый ларчик,

ты мог принадлежать кому угодно.

пощелкай крышкой.

ЧЕРЕП. Вместе – и потом.

Меня Шекспир тебе подсунул, Гамлет,

чтоб мог ты разразиться монологом

о знатной даме, что ее лицо,

каким бы толстым слоем ни лежали

на нем румяна, вроде моего…

Другую тему мы с тобой поищем.

ГАМЛЕТ. А разве есть другая?

ЧЕРЕП. Видно, есть.

ГАМЛЕТ. Меня одна лишь занимает – месть!

ЧЕРЕП. Не долго ждать козленку. В пятом акте

всех забодаешь: петушка Лаэрта,

куницу Клавдио и кошку королеву —

и тут же в тронном зале на закате —

как мне живописать картину эту? —

разорванная белая рубаха,

растрепанные волосы до плеч…

ГАМЛЕТ. Мне кажется, ты чересчур увлекся, маляр.

Так я нетерпелив?

ЧЕРЕП. Потому что – влюблен.

ГАМЛЕТ. Значит, я глуп?

ЧЕРЕП. Как все влюбленные.

ГАМЛЕТ. В кого же, шут, я, по-твоему, врезался?

ЧЕРЕП. Ты втюрился в смерть, дураку ясно.

ГАМЛЕТ. Как же можно втрескаться в такой предмет, дурак?

ЧЕРЕП. А так что даже покончить с собой из‐за безнадежной любви, умник. Смерть – известная кокетка. Она и привлекает, и отталкивает в одно и то же время, и не открывается никому. Вспомни, с каким упоением ты слушал, что нашептывает тень твоего отца… А когда ты проткнул шпагой портьеру и острие вошло в живую плоть… И разве ты не полюбил утопленницу?.. Лучше брось все, ложись на этот могильный холмик и усни, дурачок. Сон – репетиция смерти. Кто – спит, разучивает свою роль. А раньше или позже будет премьера.

ГАМЛЕТ. Кроме шуток, шут, что – т а м ?

ЧЕРЕП. З д е с ь ?

ГАМЛЕТ. Т а м.

ЧЕРЕП. Прежде всего расскажи, что видишь вокруг.

ГАМЛЕТ. Пожалуйста, философствующая кость. Вот, разрытая мокрая яма, из которой торчат гнилые доски. На дне ее – два могильщика в капюшонах, видны только носы и взъерошенные бороды. Свежая глина в отвале. Вокруг – кресты, надгробия, склепы. Поодаль кладбищенская часовня. Дальше на пустоши пасется стадо свиней. Все в веерных и бурых пятнах, худые, как кошки, разбредаются между могил, похрюкивая. Из часовни вышел бородатый монах, бранит свинопаса. Свинопас палкой гонит свиней с кладбища. Свинцовое небо, несколько мазков белилами сверху – вот и вся картина. Недаром у художника-итальянца я учился новейшим законам перспективы.

ЧЕРЕП. А теперь, художник, посмотри сквозь мои очки.

Гамлет подносит череп к своим глазам.

ГАМЛЕТ. Пространство заполнено разнообразными плотными формами. Яма. Налита до краев клеем, в котором лениво шевелятся фигуры, поднимаются и опускаются заступы. Между могилами разлеглось зеленое… как бы это назвать?.. межмогилье! Между крестами расположились красивые междукрестья. Между бегающими свиньями – междусвинье то вытягивается, то сжимается. А между монахом и