Мост через бездну. Книга 1. Комментарий к античности - Паола Волкова

Так же, как тема алхимии – зеркало стоит предметом отдельного разговора в другом разделе наших бесед. А пока несколько общих наблюдений.

Согласно древней конфуцианской моде и церемониалу благородный человек носил зеркало всегда на поясе своего платья. Привести себя в порядок, проконтролировать, в порядке ли ты, что с твоим отражением. Каков ты перед зеркалом, когда смотришься в него? Особенно этот предмет был важен для актеров для тренировок лица, владения мускулами лица, мастерства перевоплощений. Учили актерству с детского возраста. И современная наука физиономистика древнекитайского происхождения тоже. Но в любом случае «мы перед зеркалом» – контрольная социальная, эстетическая и психологическая функция зеркала.

Другое дело зеркало как миф параллельный, двойниковый.

Как писала Ахматова: «А в зеркале двойник бурбонский профиль прячет».

Она – чудо красоты и благородства, а двойник надутый и надменный, с «бурбонским профилем». Зеркало – волшебный, бездонно-пространственный предмет. У Шекспира в «Гамлете» принц Датский ставит с актерами пьесу-зеркало, в которой Гертруда и Клавдий должны не только узнать, но оценить себя и свои поступки. Гамлет ставит их перед выбором судьбы и пути.

Один из древних китайских стихов говорит о том, что бабочка видит во сне себя китайским императором. Император видит во сне, что он бабочка. Сон – тоже мир параллельный. Другое пространство, но столь же реальное. Зеркало – это ворота из одного мира в другой, по сию и по ту сторону единой реальности непрерывного бытия.

В пьесе Тан Сянь-цзу «Пионовая беседка» «на сцене возникает дух сна с зеркалами в руках (зеркала изображали два куска шелка), которые он направлял на девушку и юношу и переносил их в мир сна, где они встретились и полюбили друг друга». Это магия зеркала, зазеркалье. Если в первом и втором случаях зеркало – отражение и двойник, духовная сущность, то в случае свойства зеркала как сна проявляются магические его свойства. Как у Пушкина: «Свет мой, зеркальце, скажи…» Явление из другой реальности, «оттуда», сюда. Зеркала, украшенные изображениями драконов и другими символами, драгоценны. Их находят в захоронениях шанско-чжоусских династий. Они непременный атрибут быта и искусства. Они сон, дух и отражение «дао». Пустота – одно из главных качеств духа дао. Пустота – не «ничто», как в европейской традиции. Пустота дао – все, абсолютная заполненность еще непроявленностью форм, о чем мы уже говорили. Зеркало отражает или являет то, на что его направляют. Как и сон. Сон – вне времени, содержит любые позиции времени. Иероглиф, нанесенный черной тушью на поверхность, заполняет смыслом весь лист, а каллиграф, владеющий искусством иероглифа, уже художник. Китайскую даосскую живопись можно назвать «искусством передачи мгновения». Композиция из вертикальной (или более поздней горизонтальной) становится овальной подобно зеркалу. Цветы, насекомые, птицы, капли росы, стекающие с кончика трав, совершенны исполнением и подобием природы.

Само название картин говорит о быстротечности и мгновенности всего сущего. «Слушая соловья в летнюю ночь», «Бабочка на цветке» – все мгновение и несовершенность. Происходящее сию минуту, а не произошедшее.

Даосы, особенно в раннюю пору свою, в отличие от сословных обывателей конфуцианского общества, были людьми непредсказуемыми и экстравагантными. Они, как правило, не носили тщательно подобранных одежд и косметики. Мягкие халаты, зонтики и веера. Проповедь недеяния не без основания раздражала конфуцианских правителей. Но именно с даосами, бравировавшими улыбкой безмятежности и недеянием, связаны многие открытия в науке, искусстве, архитектуре. Говорят, что «творит» созерцание и человека создал не физический труд, но мысль и откровение. Одним словом, явление лошади-дракона в минуты глубокой медитации. Один мудрец по имени Цзун Бин писал: «Не покидая своего сидения, я достигаю пределов мира, не изменяя велению небес, в одиночестве внимаю пустынной шири…»

Современник Цзун Бина герой Шекспира поэт Меркуцио говорил: «Заключите меня в скорлупу грецкого ореха, и я стану обладателем Вселенной».

Разумеется, оба учения – и даосизм, и конфуцианство – менялись с течением времени в соответствии с историческими эпохами. Скорее этико-философское учение, нежели религия, даосизм и конфуцианство, не обожествило своих учителей, они не сделались богами, и в этом их особая устойчивая сила. «Все сущее под небом рождается в бытии, бытие само рождается в небытии. Вот ответ на вопрос о происхождении «всего» (Дао).

Древняя китайская живопись не описывает внешние формы мира, но прикасается к возникновению его из тайны бытия, передает трепет внутренней энергии природы и человека, т. е. совершает обратный европейскому путь познания и описания.

Пустота – белое, как максимальное средоточие всех цветов. В современной живописи есть лишь один аналог этому понятию. «Белый» период супрематизма Малевича.

Одухотворенно-одушевленная праматерия мира, из которой возникает все и куда все возвращается. Владимир Набоков в биографическом романе «Другие берега» пишет о жизни как о мгновенной вспышке между двумя абсолютными пустотами.

Для художников Древнего Китая по определению Цзуцияма есть четыре пути духовного самосовершенствования:

Очищать свое сердце,

дабы освободиться от суетных забот.

Вникать в книги,

дабы постичь принцип вещей.

Бежать легкой славы,

дабы охватить весь мир.

Искать дружбы возвышенных людей.

(По книге В. Малявина «Китайское искусство», 2000, с. 99)

Совершенно ясно, что «очищать свое сердце» и «бежать легкой славы» – даосские заповеди.

А «вникать в книги» и «искать дружбы возвышенных людей» – рекомендация конфуцианства.

Актуальны эти рекомендации и по сей день для творческих людей, чем бы они ни занимались – поэзией, математикой, кинематографом или живописью.

Мы уже говорили о значении, которое культура Китая имеет для Европы, России, а сегодня и для всего мира. Неоконфуцианство, где уже невозможно отделить сплетенье побегов конфуцианства и даосизма от прочно укорененной древней традиции, сегодня стало и «китайской медициной», «фэн-шуй», и современными чудесами темпов развития.

В старой теории китайской живописи, созданной за многие века развития великими мастерами, есть, в том числе, трудное, может и не точно переводимое, понятие – «ши». Перевод понятий сложен, особенно не для китаистов, «знающих иероглиф». «Ши» переводится, например, как «рыцарь», «благородный муж», но это не джентльмен и не интеллектуал, но старинное определение безупречности, которое, прежде всего, внутреннее, скрытое, духовно-этическое качество. На него невозможно указать пальцем, бери, мол, пример. Оно, это «ши», в тебе. «Можно сказать, что дыхание духа заключается в «ши». Во всем, что создает художник, необходимо добиться структурной цельности, пронизанной единым дыханием, созвучным принципу всех деталей произведения.