Психодел - Андрей Рубанов

И затолкаю в утробу мясо его горячее.

– Семь лет назад, – сказал Мудвин, – мы с ребятами построили зальчик. В полуподвале, в Строгино. Сами. Ремонт, снаряды – всё за свои деньги. Никакого фитнеса, никакого бодибилдинга – только карате. Настоящий додзе. Правда, – Мудвин улыбнулся, – традиционный японский додзе не отапливается, а у нас не тот климат... В общем, организовали закрытый клуб, ходили только свои, взрослые мужики, фанаты, кто без карате жить не может. Бились по беспределу. И на мечах, и на палках, и кто на чем умеет. Реально, до крови... И вот однажды утром приходим, смотрим – ограбили нас. Влезли ночью через окошко в туалете. Украли два мешка всякой ерунды, мечи сувенирные, какую-то амуницию, шлемы для кэндо – убытку три рубля, но неприятно. Наши были почти все люди небедные – плюнули, поставили решетки потолще, сигнализацию поновее – и забыли. А где-то через месяц, – Мудвин посмотрел на хмельного Бориса, на грустную Милу, грызущую фисташки, – приходит ко мне местный хулиган. Лет тринадцати. Такой классический гопник, метр с кепкой, зубы коричневые, штаны спортивные. И приносит украденный меч, в тряпочку завернутый... Вот, говорит, ваше имущество. Вы, говорит, не подумайте, это не я украл, мне случайно досталось – но знаю, что ваше, и хочу назад вернуть, только об одном умоляю: возьмите меня к себе, пожалуйста. Типа в ученики... Через год он у нас уже на соревнованиях выступал, по версии Ашихара-карате.

– Красивая сказка, – сказала Мила. – Налейте мне чаю, мужчины. И форточку приоткройте, а то дышать нечем.

– Это не всё, – продолжил Мудвин, тут же выполняя обе просьбы. – Потом я его все-таки расколол. Слушай, говорю, Саня, признайся – это ведь ты тогда к нам в окошко сортирное залез? Да, говорит, Олег Петрович, я. И еще двое. Кто – не скажу. Добычу поделили – и разбежались. Те двое свое сразу продали – а мне меч достался. Знаю, что не настоящая катана, сувенирная, но даже такая в магазине стоит десять тысяч рублей, за эти деньги моя маманя целый месяц полы моет в обменном пункте, короче говоря, рука не поднялась продавать, себе оставил...

– Проникся, – вставил Борис.

Он пил вино. Мудвин тоже пил вино, но не как Борис. Пригубил, продолжил:

– Возьму, говорит, в руки, покручу, помашу и понимаю – никому не отдам. Красивый, тяжелый, в зеркало смотрюсь – конкретный самурай, один к одному. Всё как в кино. Месяц мучился, в Интернет залез, про мечи почитал – а это, блин, целая религия! В итоге к вам пришел. Спасибо, говорит, Олег Петрович, что ментам не сдали, взяли к себе, глаза на жизнь открыли...

За окном был мороз, кухню быстро выстудило.

– Понятно, – пробормотала Мила. – Японская история со смыслом. Хулиган раскаялся и понял жизнь. Только к чему ты это, Брянцев? Думаешь, наш ворюга сейчас сидит и мучается?

– Не знаю, – ответил Мудвин, наполняя бокал Бориса. – Какая разница. Вы крепкие ребята. И Борис крепкий, и ты, Люда, крепкая... Еще крепче Бориса... Вам надо понять, что у вас своя судьба, а у ваших вещей – своя. Вот к чему я рассказывал, понимаете? Забудьте про вещи. Даже если это были любимые вещи и вы к ним душой прикипели. Забудьте про шубы, дубленки, тряпки... И живите, как жили. Тряпки приходят и уходят, а вы остаетесь.

Миле стало обидно до слез. Да, это были всего лишь тряпки – но это были ее тряпки! Это она, хозяйка тряпок, имела право пренебрежительно называть тряпки тряпками. А мужчины такого права не имели, они должны понимать, что тряпки – это, черт побери, часть жизни.

– Ничего себе тряпки! – воскликнула она. – Знаешь, сколько это всё стоило?

Мудвин промолчал. Ему хорошо, раздраженно подумала Мила, разведенный мужик, ни кола ни двора, ничего не нажил на своем карате, кроме черного пояса.

Борис подпер щеку кулаком и спросил:

– А что с ним потом стало? С этим мальчишкой?

– Пропал куда-то, – ответил Мудвин. – Та наша компания давно разбежалась. И зальчика больше нет. Ходил к нам один деятель, при деньгах мужик, здоровый, сто кило, но дурак. Недолго ходил. Два года. Биться любил, но не умел. Встает биться – сразу пропускает, теряет контроль, рожа в крови, глаза налитые – и лезет рогами вперед. Через десять секунд забывает про все правила. Раз ему сильно дали, второй, третий... Не просто сильно дали, а реально сильно... – Мудвин виновато нахмурился. – Он сначала молчал, терпел, потом не выдержал. Зачем, говорит, убиваете меня? Мы ему отвечаем, вежливо: друг, с тобой по-другому нельзя, ты себя не контролируешь, а сам вон какой здоровый, на рожон прешь – вот и приходится пробивать по полной программе... Или научись себя контролировать, или будешь получать. Он истерику устроил, матом. Мы ему – стоп, дружище, ты когда в зал входишь – кланяешься? Будь мужиком, уважай зал, а хочешь быковать – двигай на улицу и дверь за собой закрой... А он – да идите вы, с вашим залом, да вы мне не укажете, как и чего контролировать, завтра вас тут не будет и зала этого тоже, всех куплю, тут меня не уважают... А нам чего? Поклонились: и тебе тоже счастливого пути, добрый человек! Думали – он это в сердцах, а он мстительный оказался и гнилой и тот подвал выкупил. Боец есть боец, а бык есть бык. Вот он оказался бык. И выкупил из принципа. Сто штук зеленью положил. Теперь там магазин.

– Какой? – спросил Борис.

Мудвин улыбнулся.

– Автозапчасти.

Борис вскинулся и захохотал; Мила вздрогнула.

– Вот! – провозгласил прекрасный принц, вытирая рот. – У нас всегда так. Если не знаешь, что делать, – делай магазин запчастей!

– Странно, – сказала Мила. – А почему вы не пожаловались?

– Кому?

– Ну... У нас же вроде спорт на подъеме! У Путина, кстати, тоже черный пояс! Сходили бы, в суд обратились...

– Отстань от человека, – перебил Борис и хлопнул Мудвина по плечу. – Брянцев – воин. Он не умеет жаловаться. И, кстати, никогда не говори спортсмену, что у нас в стране спорт на подъеме. Можно в морду получить.

– Но не от меня, – возразил Мудвин.

– А ты у нас вообще не от мира сего, – сказал ему Борис. – Для тебя весь мир – спортзал.

– А для тебя? – спросила Мила.

– А для меня, – Борис некрасиво улыбнулся, – джунгли.

И развернул огромные плечи. Показал, что не ходит по джунглям каким-то шакалом или мелким дикобразом – но мощным удавом скользит. Посмотрел на Милу внимательно, весело, но не так, как она бы хотела, не взглядом любящего удава, но взглядом дикобраза. Спросил:

– А для тебя?

Мила вздохнула, ничего не ответила. Погладила своего удава по голове, встала, ушла в спальню.

То есть вторая комната считалась спальней в прошлой жизни, до того, как воры испоганили дом. Сейчас всё было прибрано, каждая мелочь – на своем месте, однако уют исчез, ощущение покоя не приходило, всё было чужим, почти враждебным, пахло иначе, на ощупь стало холоднее и грубее. Трое суток она мыла и чистила всю квартиру, но прежние чувства не возвращались, гнездо было осквернено.