Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945 - Хью Тревор-Роупер

Но почему тогда вервольфы считались грозной силой? Здесь мы снова должны обратиться к свежей информации, чтобы разгадать старую загадку. 1 апреля 1945 года произошло событие, затемнившее вопрос и одновременно ярко проиллюстрировавшее условия постоянной подковерной войны, похоронившей множество нацистских планов и организаций. Ведомство Прюцмана, согласно мнению всех, кто о нем знал, было совершенно неэффективным и бесполезным. Сам Прюцман был тщеславным и пустоголовым хвастуном. Организация его штаба, утверждал Шелленберг, вполне соответствовала ментальному уровню его работников – она была откровенно слабой. Шелленберг говорил, что, рассказывая Гиммлеру о штабе Прюцмана, называл всю эту затею «глупой и преступной». Однако 1 апреля появился новый инструмент централизации – радио «Вервольф», впервые разрекламировавшее секретную до тех пор организацию и превратившее название «Вервольф» из таинственного символа в пропагандистский лозунг. Правда, радио «Вервольф» было независимо от ведомства Прюцмана, ибо пропаганду движения взял в свои руки Геббельс, который даже теперь, когда стрелки часов уже приблизились к одиннадцати, продолжал цепляться за остатки власти, надеясь захватить руководство новой организацией целиком в свои руки. Геббельс не поддерживал личных отношений с Прюцманом, считая его, по-видимому, недостаточно радикальным; но радио «Вервольф» не смогло вылечить пороки движения, оно лишь внесло в него еще больше хаоса. Так как Геббельс использовал радиостанцию для проповеди идеологического нигилизма, не имевшего никакого отношения к реальным и весьма ограниченным целям организации «Вервольф», радиостанция дезориентировала и дискредитировала многих участников движения. Узурпация радио «Вервольф» Геббельсом послужила причиной появления множества нелепых мнений о вервольфах и гротескного несоответствия между провозглашенными целями и реальными достижениями. Эта радиостанция не принесла делу нацистов никакой пользы; она лишь еще больше его дискредитировала и ускорила его конец[94].

Тем не менее радио «Вервольф» сыграло важную роль, ибо в его передачах можно найти ответ на наш второй вопрос: как нацистская партия встретит поражение, которое она открыто вообще отказывалась даже обсуждать? Из-за этого отказа прямой официальный ответ на второй вопрос так никогда и не был дан, но, несмотря на это, всегда было ясно, что Гитлер останется верен своей исходной программе, Weltmacht oder Niedergang – мировое господство или гибель. Если мировое господство оказалось недостижимым (и это понимали все, кто хорошо знал Гитлера), то фюрер устроит грандиозные разрушения и сам, как Самсон в Газе, погибнет под развалинами уничтоженного им здания. Дело в том, что Гитлер не был деятелем западноевропейского толка, хотя и позиционировал себя как европейца, борющегося с азиатским большевизмом. Его мелодраматический характер не соответствовал и конфуцианскому идеалу опрятной и скромной смерти. Когда Гитлер искал во тьме веков свой исторический прототип, когда воспламенялось его воображение, когда его опьяняло тщеславие, подогретое лестью и успехом, он забывал о вегетарианской фасоли и дистиллированной воде, воспарял над столом и отождествлял себя с великими завоевателями прошлого. Но в эти моменты он видел себя не Александром, не Цезарем и не Наполеоном, а таким разрушителем, как Аларих – покоритель Рима, Аттила – «бич божий» или Чингисхан – вождь Золотой Орды. «Я пришел в этот мир, – объявил он однажды, находясь в мессианском расположении духа, – не для того, чтобы сделать людей лучше, а для того, чтобы воспользоваться их слабостями»[95], и в полном согласии с этим нигилистическим идеалом, с этой абсолютной страстью к разрушению он сокрушит если не своих врагов, то Германию, самого себя и все остальное, что окажется на пути такого разрушения. «Даже если мы не сможем завоевать весь мир, – сказал он в 1934 году[96], – то мы утащим за собой полмира, но не дадим врагам торжествовать над Германией. Мы не допустим нового 1918 года. Мы не сдадимся»; и еще раз: «Мы никогда, никогда не капитулируем. Возможно, нас сокрушат, но, если это случится, мы утащим за собой весь мир, объятый пламенем»[97]. Теперь же, проникнувшись ненавистью к немецкому народу, который не помог ему в его маниакальных планах, Гитлер снова вернулся к этой теме. Немецкий народ оказался недостойным его великих идей; следовательно, пусть этот народ погибнет. «Если немецкий народ будет побежден в этой борьбе, – говорил Гитлер на встрече с гаулейтерами в августе 1944 года, – то это будет означать, что он слишком слаб для того, чтобы выдержать испытание истории, и должен погибнуть»[98].

Таким был уже тогда ответ Гитлера на вызов поражения. Отчасти это был его личный ответ, мстительный жест уязвленной гордости; но, с другой стороны, этот ответ коренился и более глубоко, в истоках страшной гитлеровской философии. Дело в том, что Гитлер верил в миф, следуя заветам философов-иррационалистов Сореля и Парето и красноречиво их одобряя[99]. Больше того, Гитлер глубоко презирал кайзера и его министров, «этих глупцов 1914 – 1918 годов», которые постоянно служили объектами его ограниченного словаря ругательств и оскорблений. Гитлер презирал их по многим причинам: презирал за многие ошибки, которые совершал и сам, например за недооценку врагов и за войну на двух фронтах[100], и за ошибки, им самим не совершенные, например за излишнюю мягкотелость в политике и излишнюю совестливость в ведении войны. Кроме того, он презирал кайзеровских политиков и генералов за то, что они так и не смогли понять важность мифа и условий использования его роста и пользы. В 1918 году кайзер капитулировал; в отчаянии он опустил руки (такова была официальная нацистская версия), не дожидаясь поражения. Из слабости и отчаяния не мог вырасти мощный миф, к какой бы полезной лжи ни прибегали пропагандисты. Миф требует драматического, героического конца. Несмотря на то что его поборники погибают, идея остается жить, и, когда минует зима поражения и снова подуют благодатные ветры, цветы идеи снова взойдут на прежней почве. Таким образом, специалисты давно согласились в том (пусть даже эти спекуляции представлялись нелепыми и отстраненными), как именно Гитлер и его апостолы встретят катастрофу. Зимой 1944/45 года время воплощения теории в практику неумолимо приблизилось, и, как всегда, в тяжелые моменты на помощь был призван пророк Геббельс.