Белла Ахмадулина. Любовь – дело тяжелое! - Екатерина Мишаненкова

Сейчас трудно понять, почему это вызвало такую негативную реакцию, вроде бы гордиться надо, что советский писатель получил мировое признание. Тем более, что в том же году Нобелевской премии по физике удостоились и советские физики П. А. Черенков, И. М. Франк и И. Е. Тамм. И одновременно с травлей Пастернака в газете «Правда» появилась статья, в которой с гордостью сообщалось о выдающихся достижениях советских физиков, награжденных Нобелевскими премиями. Но, поскольку все понимали, что читатели газеты все-таки не слепые и не глухие и параллели проведут, в статье содержался абзац, что присуждение премий физикам было объективным, а по литературе – вызвано политическими соображениями. Кстати, после этой статьи к Пастернаку приезжал академик М. А. Леонтович и извинялся, говорил, что эти фразы были вставлены в статью без ведома подписавших ее физиков.

В чем же было дело? Да в общем-то причина скандала была проста – премию Пастернаку вручили за роман «Доктор Живаго», который в Советском Союзе был признан антисоветским, запрещен, но тайно издан на Западе. Причем это Пастернаку, возможно, и простили бы, все-таки он уже был фактически живым классиком. Но масла в огонь подлило ЦРУ, выпустившее внутреннюю резолюцию, в которой было сказано: «Эта книга имеет огромную пропагандистскую ценность не только благодаря ее важному содержанию и свойству побуждать к размышлениям, но и благодаря обстоятельствам ее издания: у нас есть шанс заставить советских граждан призадуматься, что не в порядке с их правительством, если литературный шедевр человека, который слывет величайшим из ныне живущих русских писателей, не могут достать, чтобы прочесть на языке оригинала, его собственные соотечественники на его собственной родине».

После того как ЦРУ профинансировало переиздание книги и даже бесплатную раздачу ее молодежи и студентам, особенно в странах социалистического блока, в дальнейшей судьбе Пастернака можно было уже не сомневаться. Такого в СССР не простили бы никому.

Когда стало известно о присуждении ему Нобелевской премии, в прессе началась настоящая травля, превратившаяся вскоре в травлю общегосударственного масштаба. Маститые коллеги громогласно требовали исключить его из Союза писателей, выслать из страны и даже лишить советского гражданства. Повсюду – в вузах, на предприятиях, в комсомольских организациях – проводили митинги и писали осуждающие Пастернака письма. Да и обычные письма, от самых разных людей, шли к нему мешками. На какое-то время Пастернак превратился для всей страны во врага номер один…

Хотя нет, конечно, не для всей. В этих мешках находились и письма со словами поддержки и ободрения, да и на митингах, когда наступало время голосовать за осуждение Пастернака, многие пытались сбежать в туалет или покурить – смелости возражать открыто хватало не у всех, но вот такое пассивное сопротивление было явлением очень частым. Особенно в литературной среде, где все понимали, кто такой Пастернак и как много он значит для всей русской и советской литературы.

Разумеется, обязан был поучаствовать в этой кампании и Литературный институт – преподаватели и тем более студенты, как бы воплощавшие собой «будущее советской литературы», должны были подписать письмо с осуждением Пастернака и требованием выслать его из Советского Союза. «Мой такой недолгий успех продолжался, пока Борис Леонидович Пастернак не получил Нобелевскую премию, – вспоминала Ахмадулина. – В институте разразился скандал, да не только в институте, в институте только в малой степени. Всем объявили: этот писатель – предатель. Некоторые с легкостью подписывали обвинения, некоторые просто не понимали, о чем речь. Да, взрослые писатели, некоторые именитые писатели подписывали фальшивые проклятия Пастернаку… Это касалось всех писателей, редко кому этого удалось избежать, то есть порядочные люди, конечно, так или иначе старались от этого уклониться как-то, хотя бы как-то не замараться, как-то сохранить свою опрятность, но некоторым это не удалось».

Недавно комитет комсомола Литинститута исключил из комсомола известную троицу – Харабарова, Панкратова и Ахмадулину. Была про них статья в «Комсомолке» – «Чайльд-Гарольды с Тверского бульвара». Но на общем, причем закрытом, комсомольском собрании все проголосовали против исключения.

Из дневника писателя Ивана Щеголихина.

И вот тогда произошла одна история, оставившая в памяти Ахмадулиной неизгладимый след – четкое осознание, что вот так поступать нельзя никогда и ни в коем случае.

История эта произошла с двумя ее приятелями – Панкратовым и Харабаровым. Теми самыми, которые были вместе с ней героями фельетона «Чайльд Гарольды с Тверского бульвара». «Они тоже выделились в такие как-то одаренные, – говорила она. – Между тем они были из глухой провинции, сироты, но в них что-то было, по-моему, было явное присутствие каких-то способностей. И вот мы какую-то выпустили газету – «Мы!» с восклицательным знаком… Все это было связано даже не со мной, то есть, мы были просто дружны, и, действительно, они писали, как-то избегая общей похожести. Они были один откуда-то из Казахстана, другой – из Сибири, и мы были дружны, очень дружны. Кончилось это печально, но не из-за меня.

Они ходили к Борису Леонидовичу в Переделкино, читали ему свои стихи, он очень хвалил их, одобрял. Я никогда никуда не ходила. Они ходили и разговаривали с ним и были такие счастливцы. У меня на всю жизнь это осталось, то, что в стихах где-то у меня написано, что «всех обожаний бедствие огромно», то есть я не желала, никогда не могла никуда ходить, то есть, вот сохраняла свою такую отдельность, и если это обожание, то это не значит, что надо стучаться в двери. Так я думала, и я была права.

Но надо сказать, что были какие-то мрачные силы и в институте, а тем более вне. Вот в первом этом фельетоне, в котором меня осмеивали, как-то и Панкратова с Харабаровым тоже касались. Вообще на них обратили внимание, потому что они как-то задорно держались, и, видимо, я потом думала, что кто-то их и запугивал, и, в общем, кто-то портил их жизнь, но главное – их душу, потому что вместо вот такой молодой и свежей дружбы все это превратилось в ничто… В молодые годы и таких беззащитных людей очень легко пугать, портить какими-то мрачными силами, и вот их это, несомненно, коснулось. Растлевать слабые души – это очень удобно для вот этих обольстителей».

Что же такое произошло? Да вполне бытовой с виду случай. Когда от студентов потребовали подписать письмо с осуждением Пастернака, два молодых человека, которые были с ним хорошо знакомы, поехали к нему и попросили, чтобы он разрешил им это письмо подписать. Потому что их подписи все равно ничего не изменят, а если они откажутся, их просто исключат из института.

И в общем-то это было чистой правдой. Действительно, подпишет или не подпишет один студент или даже целая группа, не имело никакого значения. Можно вспомнить ту историю с учительницей, за которую Белла Ахмадулина и ее одноклассники ходили просить в РОНО – это ей ничем не помогло, зато весь класс исключили из школы. А ведь там речь шла всего лишь о школьной учительнице, не устраивающей руководство. Что уж говорить о случае с Пастернаком – знаменитым на весь мир писателем, не устраивающим советское правительство. Любое сопротивление было бесполезным.