Наши все тридцать - Наталья Даган

– Ты любишь свою родину? – неожиданно спрашиваю ее я.

– Конечно, – немного удивляется Ива и улыбается при этом столь тепло и счастливо, что мне хочется обнять ее.

Я вижу, как она стремится скорее поглотить те двадцать четыре часа, которые ее с Австралией разделяют.

Вдоволь нарассказывавшись, моя австралийская подруга замолкает, переводя дух и размышляя, очевидно, что бы еще такого мне живописать. Я жду продолжения. Мы улыбчиво смотрим друг на друга. Похоже, Ива решает выслушать мои признания в любви к родине.

Поняв это, я перестаю улыбаться. Я лихорадочно соображаю, как бы подобных признаний избежать, потому что никакого словарного запаса не хватит, чтобы рассказать о моих чувствах к родине. Во всяком случае, моего словарного запаса не хватит – точно.

Оторвавшись от сияющих глаз Ивы, я смотрю в окно, на проносящуюся мимо ночь. Я вспоминаю, как много и пламенно рассказывала нам первая учительница в школе о родине, как мы старательно выводили это слово с большой округлой буквы «Р». Я до сих пор знаю наизусть наш гимн «Союз Нерушимый», я даже помню клятву пионера… Хотя, боюсь, уже не до конца.

Когда началась перестройка, мне было пятнадцать лет. Последующая за ней перестрелка застала меня в возрасте двадцати. Затем началась чудовищная инфляция, иммиграция, продажа всего из дома, чтобы поесть, прозрачное, с какой-то странной синевой в глубине лицо моей матери, работавшей тогда на трех работах, ступор отца и развеселое лицо кукишем вечно пьяного Ёлкина, которого и президентом-то язык не поворачивался назвать. Равно как и господином Президентом. Он был Товарыщ. И он отвязно прыгал и веселился на экранах страны, ему ни до чего не было дела. Над ним потешалась Америка. Но ему было наплевать. Он буквально не приходил в себя от водки и осетрины, это было видно, несмотря даже на усилия гримеров.

Не помню точно, когда закончилась моя любовь к родине с большой округлой буквы «Р». Но осталась только любовь к павловопосадским платкам, матрешкам, храму Василия Блаженного, звучанию русской речи… Хотя это ли не есть подлинный патриотизм?

Вот даже сейчас, думаю я, очнись я внезапно от затяжной амнезии, оглянись я вокруг – по цвету только ночи, проносящейся мимо за стеклом автобуса, я могла бы точно сказать, что ночь не русская. Я смотрю в окно. В стекле окна я вижу свое отражение, и выражение моего лица мне очень нравится. Оно спокойное и уверенное. Такое выражение особенно часто бывает у меня почему-то в дороге…

В аэропорту мы с Ивой меняемся визитками, и я провожаю ее почти до самого гейта. Она зовет к себе, в Сидней. Я все киваю, хотя думаю о том, что страшную цифру стоит туда перелет. Постоянно туда-сюда летать, наверное, только Косте Дзю под силу. Но все-таки мы договариваемся с Ивой списаться, мало ли что. Может быть, я полечу к Косте на интервью.

На прощание мы с ней обнимаемся как старинные подруги, и она улетает.

Я иду обратно, вглубь аэропорта. До моего вылета остается еще сорок минут. Почистить зубы в туалете, в аэропорту – особая разновидность кайфа. В этом есть что-то от маленького гигиенического счастья бездомного человека, не отягощенного никакими проблемами оседлой жизни. Мне еще надо накраситься, и я решаю опять выпить кофе с круассаном: уж больно здесь круассаны вкусные. В другом аэропорту будут ли такие?..

В самолете я думаю о том, как странно началось это путешествие и как оно замечательно заканчивается. Всегда так бывает. И еще я думаю о ней, об Иве. Как она живет. Пытаюсь представить ее выходящей утром из дома (квартиры, таунхауса?). Турбины самолета жадно жрут километры, оставшиеся до Москвы.

Я выпиваю любимого «Chivasa Regala», меня клонит в сон, на меня наплывают видения. Неистовое искрение зимнего наста в Подмосковье, коллекция матрешек у меня дома, узоры подаренных мне друзьями в разное время павлово-посадских платков… И еще почему-то кенгуру.

Прижавшись горячим виском к пластиковой стенке, я поднимаю ворот джинсовки, и, подобно чугунному Будде, закрываю свои многотонные веки. Спустя несколько секунд, когда машина попадает в воздушную яму, одновременно с ней проваливаюсь в сон и я. Как Алиса в стране Чудес, летящая вниз в бесконечном тоннеле, но только ведущем вверх, где нет дна, а только чудеса, сны и грезы.

Впрочем, история с Ивой какая-то грустная. Плакучая какая-то история. Хотя и прекрасная, вспоминательная… Вот другая история, невероятно веселая и леденящая кровь одновременно. Это история о duty-free и моей забывчивости. Ее, кстати, очень любят мои подруги, настолько, что я исполняю ее на бис каждый раз, когда в компанию приходит новый человек.

Случилась эта история в одном из крупнейших аэропортов Европы. Я снова была в командировке, но на этот раз не одна, а с главным редактором. Примечательнейший был человек, этот главред. Но он, слава богу, жил своей жизнью и ничем мне в моей многообразной работе не мешал, за что ему отдельное спасибо.

Мы прибыли в аэропорт на разных такси и ненадолго пересеклись-поговорили у регистрационной стойки. Я сдавала чемодан, главред чутко наблюдал за этим, переживая за материалы по выставке. Чемодан пошел в багаж без перевеса. И со спокойным сердцем вскоре ушел в глубины аэропорта главред: налегке, с одной только барсеткой «Ferre» через плечо и дорогим мобильным телефоном в руке.

Как только он ушел, я отступила от стойки, наклонилась и подняла тяжеленную сумку себе на плечо: это был тот самый «перевес», который должен был осложнить мне жизнь, находись он в чемодане. Но нет, он был здесь, при мне: все презентационные материалы плюс двадцать пять отснятых на камеру пленок с новинками и событиями. Сумка весила аккурат двадцать килограммов. Я, конечно же, решила держать ее у сердца, потому что боялась повторения истории с «Alitalia». К тому же сумка была модная, с кожаными ручками и под мешковину, а не на колесиках, так что смотрелась вполне прилично.

Эффектно кренясь на сторону пресс-материалов, я вошла во внутреннюю зону аэропорта. Накануне полета меня разбил радикулит нервического происхождения, так что в спине еще время от времени неприятно отзывалось. Я взглянула на часы. До начала посадки оставалось двадцать минут. Или до конца? Я слишком сильно вымоталась в этой поездке и теперь плохо соображала. Вырулив в главный холл, я посмотрела на табло: рейс еще не объявляли.

Ура! На этот раз мне нужно было в duty-free по делу. Двоюродный брат, отец и приятель заказали мне парфюмы. Но если брат и приятель знали, что хотят, то папа дал определение очень расплывчато. Мол, хочу что-нибудь брутальное, но по возрасту. Брутально-возрастное.

Предстояло выбирать. В duty-free отдел мужских парфюмов был, кажется, бесконечен, он занимал полки и полки, ряды&ряды. Пробежавшись вдоль самого главного стенда, я без труда нашла два нужных парфюма: для приятеля и брата.

Между тем местные девушки-консультанты, почуяв, что моя беготня по мужскому отделу носит «прицельный» характер, коллективно напали на меня с пробниками новых мужских ароматов. И я с удовольствием отдалась им на растерзание, потому что только так я могла быстро выбрать парфюм для отца. И вот я принялась перенюхивать предоставляемые мне пробники. Известно, что в мужские духи добавляют каких-то специальных маскулинных ингредиентов, привлекающих женщин… Каких-то там травок или даже спермы кашалота. Какой-то есть еще там, я слышала, иланг-иланг и вытяжка из слез крокодила…