Другой - Олег Мироненко

Как же больно! За что, за какие грехи?» — «А разве ты не знаешь?»

Антон Григорьевич сам задавал себе вопросы, и сам же, будучи единым во всех своих ипостасях, отвечал на них.

«Ты самовлюбленный, ненадёжный, играющий чужими жизнями и сущностями человечек, ни во что не верящий и ни в ком не нуждающийся. Разве не так?» — «Но… мне нужна Наташа, мне нужна… дочь!» — «Зачем? Ты никого не любил, ты использовал их так же, как этого мальчика, Егора. Разве нет?» — «Нет, нет! Даже, если я использовал их, они нужны мне — все!» — «Конечно, сейчас они нужны тебе. Но нужен ли ты им теперь?» — «Что с ними? Как я могу им помочь?»

На этот вопрос у Антона Григорьевича не было ответа. Но ответ прозвучал за него, и ответ этот исходил изнутри него: «Они спят. И ждут тебя. Хочешь позабыть про боль? Просто закрой глаза и слушай колыбельную. Когда ты уснёшь, вы будете вместе. Навсегда. И ничто не разлучит вас…»

Боль и отчаяние раздирали его. Антон Григорьевич закрыл глаза и тут же ощутил вибрации. Они пронизывали тело, приносили успокоение. «Хорошо… Наверное, так надо. Да, да…» Зазвучала музыка: тягучая, монотонная. Как патока, она забивали все поры, укутывала обещанием скорого покоя. «Наверное, это и сеть музыка сфер…» — растекался сознанием Антон Григорьевич. — «Ещё немного — и я усну, усну… и всё забуду…»

Музыка перестала обволакивать, начала угрожать, давить… «Что? Что? Я, кажется, окаменеваю… Это конец. Меня обманули, как обманывал и я. Поделом… мне. Но… как же они?»

Вдруг Антон Григорьевич уловил слабый звон колокольчика. Вот он почти затих… но тут же прорвался сквозь холодный камень подступившего небытия, зазвучал громче, хрустальней, неизбывней… пока в его переливах не раздалось набатом: «Не смей предавать тех, кто тебя любит!»

Трещины растеклись по камню, он начал крошиться, осыпаться, колоть тысячью каменных иголок: «Проснись, проснись, проснись!»

Рассказ двадцать седьмой. Сон Наташи

Она спала. Сон был её привычным состоянием, с того момента, как, отдыхая на море, плавала с аквалангом и нашла эту непонятную штуковину. Маму не на шутку испугали её длительные забвения, ну, а отчиму было всё равно. В конце концов, мать устала бояться и поместила её в клинику. Она спала, с ней происходили разные чудесные вещи, и она считала, что сон — это и есть жизнь. Во сне же она узнала, что мама и отчим погибли. Потом… она оказалась в другом месте, где, проснувшись, увидела человека с властным, но хорошим лицом, с гривой непокорных волос. Во сне она летала, видела своё отражение в зеркале Вселенной и любовалась собой, впитывала ниспадающий на неё свет и ничего не боялась. Страх приходил, когда она открывала глаза, и тогда она искала это лицо, и находила, и видела его без всяких примеряемых масок, и страх отступал. И вот однажды она увидела его во сне, и устремилась к нему, неся свет, и услышала: «Ты должна жить, жить и не бояться жизни». И она открыла глаза и прошептала: «Я вернулась…»

Теперь она снова утонула в забвенье, в своём самом глубоком и странном сне, в котором не было света. Она помнила предшествующее этому чувство абсолютной свободы, а потом — некий переходный момент и боль, растворившуюся в черно-белых размытых образах. Она смутно понимала, что вернулась в своё подобие, которое обретёт полностью, если проснётся. Но что-то не давала ей этого сделать. Или она сама не хотела?

И вдруг, в этом тягостном оцепенении, она увидела лицо — бледное лицо с резкими тенями на закрытых веках. «Он… спит? Здесь, в моём сне? Почему, зачем? Он не должен спать, он должен ждать… Наверное, теперь помощь нужна ему. Он где-то совсем рядом, я чувствую это. И я… могу помочь ему, я могу управлять сном! Да-да, я знаю, что могу! В моём сне нет света, но свет есть во мне самой, и я могу отдать его! Пусть я свернусь клубком, остыну и стану «ничем» — пусть, пусть!»

Тлеющая искра начала разгораться, устремилась туда — вовне; разрывая немоту, забилась колокольчиком, зазвенела набатом:

«Не сметь! Просыпайся, просыпайся, просыпайся!»

… Антон Григорьевич открыл глаза.

Рассказ двадцать восьмой. Второй сон Егора

…оказаться у скамейки, на пустынной улице, под скороспелой кровавой луной. Какое-то время Егор никак не мог отдышаться, потом огляделся: «Я… проснулся?» И тут же увидел туман, клубящийся до колен.

Рядом с ним в полной тишине остановилась импортная машина: ни визга тормозов, ни звуков из салона. Машина, казалось, парила в тумане, подрагивала, подчиняясь некоему ритму, бесшумно задаваемому дворниками. Свет фар вяз в белесом облаке. Одновременно распахнулись дверцы, из салона выплыли четверо: два парня и девицы.

Подошли к Егору, спавшему наяву с мерзким ощущением в животе. Блондин с кроличьими чертами встал вплотную, дыша в лицо чем-то несвежим. Здоровяк маячил позади. Девицы присели на корточки, шаря руками в тумане, словно готовы нырнуть в него.

— «Убей нас», — процедил блондин. — «Освободи от этого сна, называемого жизнью».

Над ними нависла тень, зашептала: «Что же ты медлишь? Разве ты не чувствуешь, как наливаются силой твои руки? Сверни им шеи, каждому по очереди, подари им свободу! Тогда и ты обретешь ее, и проснешься свободным. Ты проснешься, слышишь?» — «А… они?» — «Они станут твоей свитой. Твоими покорными рабами». — «Рабами?» — «Да! Для них это и есть свобода». — «Но… тогда и я стану чьим-то рабом?» — «Только своей свободной воли. Взамен же ты избавишься от всего, что сейчас держит её на привязи». — «Это значит… от любви тоже?» — «От любви?» — отшатнулась тень.

«Убейте его!» — вдруг разом завизжали девицы с перекошенными от ненависти мучными лицами. — «Он слаб, слаб!»

Повинуясь крику, парни с оскаленными ртами набросились на Егора. Посыпались удары: резкие, болезненные, ломающие кости. «Что они делают?» — беззвучно вопрошал Егор. — «Я никогда не желала им зла. И разве может быть так больно… во сне? Я… я — умру? Не хочу, не хочу! Неужели… никто не может помочь — мне? Маша!»

Он упал, и туман тут же накрыл его, начал душить, мстить, рвать на части, хохотать: «Любовь? Любовь?? Любовь???» Егор перестал сопротивляться этой невыносимой пытке, закрыл в изнеможении глаза и тут же провалился в черную дыру, чтобы…

Рассказ двадцать девятый. Двое в коконе

Невидимые упругие нити