Пески Марса - Артур Кларк

— Только совсем недолго, — сказал Хассел. — Я должен вернуться домой до пяти.

Дирк не стал возражать, хотя он ничего не знал о домашних делах Хассела. Вскоре они уже сидели за столиком в «Кумберленде» с большими кружками пива.

— Не знаю, — смущенно кашлянув, проговорил Дирк, — слышали ли вы о моей работе.

— Представьте себе, слышал, — с дружелюбной улыбкой ответил Хассел. — И мы все гадали, когда же вы до нас доберетесь. Вы же эксперт по мотивам и влияниям, верно?

Дирк удивился. Он не представлял, что о нем ходят такие разговоры.

— Ну… да, — признался он. — Конечно, — торопливо добавил он, — меня прежде всего интересуют не конкретные случаи, но для моей работы было бы очень полезно, если бы я мог узнать, как вышло, что люди связали свою жизнь с астронавтикой.

Он гадал, попадется ли Хассел на его удочку. Прошла минута, и пилот, образно говоря, начал поклевывать наживку, а Дирк отчетливо представил себя рыболовом, не спускающим глаз с поплавка, чуть подпрыгивающего на поверхности тихого озера.

— Мы по этому поводу в «Яслях» много спорили, — сказал Хассел. — Простого ответа нет. Все от человека зависит.

Дирк выжидающе молчал.

— Ну вот взять хотя бы Тэйна. Он ученый чистой воды, ему подавай знания, а какие будут последствия — все равно. Вот почему, несмотря на его блестящие мозги, он всегда будет уступать генеральному. Только имейте в виду: я никого не критикую! Одного сэра Роберта на целое поколение хватит с лихвой!

Клинтон и Ричардс — инженеры, они обожают технику саму по себе, хотя оба человечнее Тэйна. Думаю, вы слышали, как Джимми разделывается с репортерами, которые ему не по нраву, — ну да, я так и думал, что слышали! Клинтон — парень странноватый, никогда не узнаешь, что у него на уме. Не их выбрали для этой работы, они сами за ней гонялись.

Ну а Пьер совсем не похож на всех остальных. Ему подавай приключения — он поэтому и стал пилотом-ракетчиком. Это было с его стороны большой ошибкой, хотя тогда он этого не понимал. В пилотировании ракет ничего от приключений нет: полет либо идет по плану, либо — бабах!

Хассел стукнул кулаком по столу, но осторожно — так, что кружки едва звякнули. Эта бессознательная осторожность и точность, проявленная в последнее мгновение, вызвали у Дирка восторг. Тем не менее он не мог оставить без ответа замечания Хассела.

— Если я правильно помню, — сказал он, — вы испытывали небольшие трудности, которые вызвали у вас некоторое… волнение.

Хассел улыбнулся.

— Такое происходит один раз из тысячи. А в остальных девятистах девяноста девяти случаях пилот находится в ракете только потому, что он весит меньше автоматических приборов, которые могли бы сделать ту же самую работу. — Он помолчал, глядя куда-то за плечо Дирка, и его губы снова тронула улыбка. — У славы есть свои издержки. И одна из них к нам сейчас приближается.

Сотрудник отеля катил к их столику небольшую тележку — с таким видом, будто он жрец, несущий жертвоприношение к алтарю. Он остановился около столика и поставил на него бутылку, которая, как рассудил Дирк, глядя на слой опутавшей ее паутины, была старше его.

— С уважением от начальства, сэр, — проговорил сотрудник, поклонившись Хасселу. Тот встретил подарок словами, выражающими восхищение, однако его несколько встревожило то, что теперь на него глазели со всех сторон.

Дирк в винах не разбирался, но это показалось ему превосходным. В результате они с Хасселом выпили друг за друга, потом за Межпланетное общество, потом за «Прометей». То, что они по достоинству оценили качество вина, чуть было не сподвигло руководство отеля на то, чтобы из погребов была извлечена еще одна бутылка, но Хассел вежливо отказался, объяснив, что у него совсем нет времени, что он опаздывает — а это, собственно, так и было.

Дирк и Хассел весело попрощались на ступеньках перед входом в метро. Чувство у обоих было такое, что день заканчивается просто блестяще. Лишь когда Хассел ушел, Дирк понял, что тот ничего, совершенно ничего не сказал о себе. Из скромности — или из-за того, что не было времени? Он охотно говорил о своих коллегах — настолько охотно, словно хотел отвлечь внимание от своей персоны.

Дирк немного поразмышлял об этом, а потом, тихонько насвистывая, направился домой, в сторону Оксфорд-стрит. Садилось солнце его последнего дня в Лондоне.

На протяжении тридцати лет мир медленно привыкал к мысли о том, что в один прекрасный день люди полетят к другим планетам. С тех пор как первые ракеты преодолели стратосферу, пророчества пионеров астронавтики сбывались уже столько раз, что теперь тех, кто не верил в эти предсказания, осталось очень мало. Крошечный кратер вблизи Аристарха, телевизионные фильмы с показом темной стороны Луны стали достижениями, которых никто не мог отрицать.

И все же находились такие, кто отворачивался от этих достижений или даже обличал их. Для человека с улицы межпланетные полеты по-прежнему представляли собой нечто пугающее, нечто лежащее за пределами горизонтов будничной жизни. Широкая общественность пока не питала к космическим полетам особенно теплых чувств, имело место лишь смутное понимание, что «наука» собирается что-то такое совершить в необозримом будущем.

Между тем люди с двумя четкими типами ментальности принимали астронавтику всерьез, хотя и по совершенно разным причинам. Практически одновременные по времени события — запуск первой ракеты дальнего радиуса действия и сброс атомной бомбы в пятидесятые годы породили уйму леденящих кровь пророчеств со стороны экспертов в области массового уничтожения. Несколько лет много говорили о военных базах на Луне и даже (что казалось более подходящим) на Марсе. То, что армия Соединенных Штатов к концу Второй мировой войны слишком поздно обнаружила планы Оберта двадцатилетней давности, посвященные «космическим станциям», породило всплеск идей, которые с большой недооценкой были названы «уэллсианскими».

В своей классической книге «Wege zur Raumschiffahrt» Оберт писал о строительстве гигантских «космических зеркал», которые могли бы фокусировал» и направлять на Землю солнечный свет как для мирных целей, так и для испепеления вражеских городов. К этой идее сам Оберт относился не слишком серьезно и очень удивился бы, если бы узнал, с каким энтузиазмом ее воспримут двадцатью годами позже.

Тот факт, что с Луны было бы очень легко бомбардировать Землю, а Луну атаковать с Земли было бы крайне сложно, заставил многих военных экспертов заявить, что ради мира во всем мире их страна должна первой захватить Луну, пока до нее не добрался воинственный соперник. Такие аргументы были популярны на протяжении десятилетия, предшествовавшего высвобождению атомной энергии, и были типичным продуктом эпохи политической паранойи. О них никто не вспоминал, когда в мире постепенно вновь воцарились разум и порядок.

Второй и, пожалуй, более важный блок мнений был основан на признании принципиальной возможности межпланетных путешествий, но при этом эти путешествия оспаривались с мистических и религиозных точек фения. «Представители теологической оппозиции», как их порой называли, верили, что, удалившись от родной планеты, человек нарушит Божью волю. Как выразился один из самых ранних и блестящих критиков деятельности Межпланетного общества, оксфордский дон[21]Ч. С. Льюис, астрономические расстояния являются «Господними границами карантина». Если человек нарушит эти границы, он будет повинен в грехе, близком к богохульству.