Магическое кольцо Каина - Ольга Тарасевич

В порыве вдохновения Вольфганг надумал дополнить вокальные партии оркестром. Нет, инструменты больше не должны просто аккомпанировать певцам, как это принято у итальянцев! Они тоже будут передавать душевные переживания героев. Поэтому во второй арии Бельмонта «О, как робко» биение переполненного любовью сердца выражено двумя скрипками в октаву. Трепет, колебание, взволнованно вздымается грудь – все это передаст крещендо; шепот и вздохи хорошо зазвучат засурдиненными первыми скрипками и флейтой, играющей в унисон…

Чем больше он работал – тем тверже становилась уверенность, что сам Бог помогает ему и музыка сочиняется такая же легкая, чистая и стремительная, как горный ручей.

Единственное, что омрачало его работу, – так это фрау Вебер.

Узнав про его отношения с Констанцей, она принялась постоянно заводить разговоры о свадьбе – и ее визгливый голос нарушал гармонию прекрасных мелодий, звучавших в голове Вольфганга.

– Конечно, я скоро женюсь на вашей дочери, – покладисто бормотал Вольфганг, покрывая нотную бумагу знаками. – Я уже написал Леопольду и жду ответа.

На самом деле, конечно же, никакого письма отцу еще не отправлялось.

Можно только представить, какими проклятиями осыплет его Леопольд, когда узнает о намерениях сына жениться на «очередной Вебер»! И опять будет вся эта нервная неприятная переписка – а она так отвлекает от работы.

Хотя, конечно, фрау Вебер права – и не жениться ему теперь, после всего того, что меж ними произошло, вроде как неприлично. Но он и не против свадьбы. Хоть и нет у него особой любви к девушке, но у Констанцы легкий характер, и она заботливая. Только вот пусть вся эта история будет его отвлекать потом, позже, после того, как он закончит «Похищение из сераля».

К огромному облегчению Моцарта, сразу же после того, как он окончил оперу, начались ее репетиции. И он с утра до ночи пропадал в театре, куда фрау Вебер со своими свадебными разговорами уже пройти никак не могла.

Увидев как-то в зрительном зале придворного композитора Антонио Сальери, Вольфганг удивился.

Итальянец всегда держался с ним приветливо и учтиво. Но почему-то Моцарт в глубине души был уверен, что за этим дружелюбием скрываются не самые добрые чувства.

– Ваша музыка восхитительна! – воскликнул Сальери, когда Вольфганг поинтересовался его мнением об опере. – Даже если бы вы больше ничего другого в жизни своей не написали, вы уже вошли бы в историю музыки как гениальный композитор.

Увидев на глазах Сальери слезы, Вольфганг стушевался. Ему стало так стыдно за свои мысли о Сальери – а ведь придворный композитор, похоже, искренне восторгается его талантом.

– Я польщен вашей оценкой, – пробормотал Моцарт, обнимая высокого худощавого итальянца.

В тот же вечер он разукрасил арию для любовницы Сальери Кавальери колоратурными завитушками, которых сам лично терпеть не мог. Но певцы их всегда обожали, и Кавальери очень просила добавить эти рулады.

Перед премьерой Вольфганг ни капельки не волновался. Он был уверен, что его ждет успех; пригласил в ложу для гостей фрау Вебер с Констанцей.

Но, увы, в театре оказалось слишком много поклонников итальянской оперы. Они зашикали бы все, что угодно!

Недовольным остался и император. После того как Моцарт вышел на сцену вместе с актерами, Иосиф II с кислой улыбкой пробормотал:

– Слишком красиво для наших ушей и чересчур много нот, милый Моцарт.

Вольфганг с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться. И с деланой учтивостью заметил:

– Нот в этой опере ровно столько, сколько требуется, ваше величество!

Конечно, прознав о такой оценке оперы императором, критики принялись на каждом углу ругать «Похищение из сераля». Но Вольфганг все равно был счастлив, так как четко понимал: он сделал очень хорошую работу. Вот только денег она, как обычно, не принесла. За оперу заплатили мало, основной доход композитору давали бы постановки. Однако «Похищение» буквально после трех показов исчезло из репертуара…

Вырученных денег едва хватило, чтобы расплатиться с фрау Вебер.

Какое-то время она довольно улыбалась, потом стала вновь приставать с женитьбой. Невероятно, но она даже умудрилась вытребовать с Вольфганга расписку в том, что если он не женится на Констанце, то будет платить 300 флоринов неустойки ежегодно (к счастью, Констанца потом выкрала странную бумагу и, смеясь, разодрала ее на мелкие клочки). В конце концов, фрау Вебер просто побросала одежду Вольфганга в сундук и заявила:

– Съезжайте от нас сегодня же! Не хотите жениться – так чтобы и ноги вашей в моем доме больше не было!

Пришлось искать новую комнату. «Как ты устроился, сынок?» – интересовался Леопольд, из-за упрямства которого, собственно говоря, и возникла вся эта ситуация.

Вольфганг описывал «прелести» нового жилища предельно честно: «Для крыс и мышей эта обитель, а не для людей. Лестницу надо в двенадцать часов дня разыскивать с фонарем. То не комната, а каморка, с ходом через кухню. В двери комнаты находится окошко. Правда, мне было обещано, что его закроют занавеской, но одновременно меня попросили снова раззанавешивать его, как только я буду одет, иначе в кухне ничего не увидишь – свет в нее проникает из моей каморки. Хозяйка сама называла сие жилище крысиной норой. Одним словом, на эту комнату страшно взглянуть… Прошу вас, ради всего на свете прошу – разрешите мне жениться на моей любимой Констанце. Не думайте, что дело касается только женитьбы, если бы так, я охотно подождал бы еще. Но это абсолютно необходимо ради моей чести, ради чести девушки, ради моего здоровья, ради моего душевного спокойствия. Сердце мое неспокойно, мысли мои в смятении. Как же в таком состоянии думать о чем-либо разумном, работать?.. С нетерпением ожидаю вашего разрешения, родной мой отец. С уверенностью ожидаю, ибо от него зависят и честь моя, и слава».

Через полгода отец не выдержал и все-таки дал разрешение на брак.

Вольфганг стоял рядом с Констанцей перед алтарем собора Святого Стефана и счастливо улыбался.

Ну, наконец-то кончилась вся эта долгая тяжелая история! Он выполнил свой долг. Отец, хоть и без радости, дозволил свадьбу. Значит, наконец будут все условия для того, чтобы заняться музыкой и более уже не отвлекаться на все эти житейские мелочи!

Жизнь с Констанцей оказалась немного не такой, какой представлялась Вольфгангу. Очарованный ее заботой, он почему-то был уверен, что Констанца – хорошая хозяйка. Однако оказалось, что в ведении хозяйства жена, может, еще более легкомысленна, чем он сам. Констанца быстро потратила его нехитрые сбережения, и обедать пришлось в долг, а купить дров и вовсе было не на что. Правда, Констанца, отчаянно зябнувшая, этому совершенно не огорчалась. Она придумала, что можно согреваться танцами – и, хохоча, вальсировала с Вольфгангом по их маленькой комнатке. У нее был легкий нрав. Впрочем, к сожалению, это никак не способствовало появлению любви. Через пару месяцев совместной жизни Вольфганг осознал: полюбить жену так, как он любил Алоизию, у него не получится никогда. Он даже не удержался и пожаловался в письме к отцу: «В истории с Ланге[30]я был дуралеем, это правда. Но кем только не бываешь, когда влюблен! Я на самом деле любил ее и чувствую, что она и сейчас мне небезразлична. Мое счастье, что ее муж – ревнивый дурень, никуда ее не пускающий…»