Блю из Уайт-сити - Тим Лотт

Нодж открывает рот, чтобы что-то сказать. Я готов нанести ответный удар, я уже поддался соблазну бросить ему в лицо неприкрытую правду. И тут, как раз вовремя, подходит официант со счетом.

Тони берет счет. То, что будет происходить дальше, я знаю наизусть. Колин сжимается, Нодж каменеет. На некоторое время я под вполне благовидным предлогом отодвигаю Веронику на задний план своего сознания.

— Сотня на четверых. По двадцать пять с каждого. Нет. С меня больше. Я заплачу чаевые. Так что с меня тридцатка. Идет? — И Тони бросает на стол три десятифунтовые купюры, потом берет мобильный и начинает звонить.

Мы с Ноджем обмениваемся взглядами. Я беру счет. Тони, заказавший самое дорогое блюдо в меню, десерт и несколько коктейлей, поужинал фунтов на сорок. Колин, денег у которого почти нет, выпил бутылку пива, а из еды взял только цыпленка — не больше, чем на десять фунтов. Мы с Ноджем, это истинная правда, наели фунтов по двадцать пять каждый. Колин ерзает на стуле, ему неприятно, но он все равно лезет за кошельком. Я уверен, что он промолчит из боязни прослыть жмотом.

— Мне нужно в сортир.

Нодж направляется в туалет. Тони продолжает разговаривать по телефону. Официант подходит, чтобы забрать деньги. Ресторан уже закрывается. Не прекращая разговора. Тони поднимается. Я тяжело и беззвучно вздыхаю. Все то же самое, все то же самое. Опять Тони проехался за чужой счет. Колин сидит, опустив голову. Нодж ушел в туалет. Я хочу заступиться за Колина. Хотя бы раз…

Конечно, обычаи надо уважать. Я окликаю Тони, который уже направился к двери.

— Тони, неправильно как-то получается.

Не сомневаюсь, что он слышал, но делает вид, будто это его не касается, и продолжает трепаться по телефону. Я оглядываюсь на Колина. Он по-прежнему сидит понурившись. Снова подошел официант.

— Вы не могли бы подождать еще немного?

— Ресторан закрывается, сэр.

Я, наконец, перехватываю взгляд Тони и начинаю жестикулировать.

— Не сходится, Тони. Я про счет. Колин взял только…

Тони закатывает глаза, как будто речь идет о сущем пустяке. Он достает кошелек, вытаскивает пятифунтовую банкноту и бросает ее на стол, всем своим видом показывая, что дело не стоит выеденного яйца. В результате получается, что он повел себя достойно, я мелочусь, а Колин — жалкий тип. А ведь он так и не покрыл свою часть счета. С той же невозмутимостью он возвращается к прерванному телефонному разговору. Подоспевший из туалета Нодж видел, как Тони бросил пятерку на стол. Он смотрит на меня.

— Да, ладно, Фрэнки. Мы разделим разницу между собой.

Я киваю. В конце концов, Нодж, несмотря ни на что, способен рассуждать здраво.

Колин приготовился положить свои двадцать пять фунтов, но я отсчитываю от них десять, а остальное отдаю ему обратно.

— Это слишком много, Кол.

— Послушай, я согласен разделить счет поровну. Правда.

Но я знаю, что в душе он против. Он много тратит на лечение матери, зарплата у него меньше, чем у Ноджа, другими словами, он нищ как церковная мышь. Нодж дает тридцать, я тоже, и Колин неохотно забирает пятнадцать фунтов назад, но я не сомневаюсь, что на самом деле он испытывает благодарность. И все-таки в этот момент я не знаю, на кого злюсь больше: на него или на Тони. Какая-то часть меня устала от вечной необходимости оберегать Колина. Ведь я делаю это уже в течение двадцати лет, прости, Господи.

— Смотрите!

Нодж держит в руках двадцатифунтовую купюру и улыбается.

— Что?

— Только что нашел, приклеилась к подошве вместе со жвачкой.

Почему ко мне ничего не приклеивается? Потому что я не такой счастливчик, как некоторые, не будем называть имен.

Мы выходим из ресторана, Тони по-прежнему орет в свой телефон, Нодж тщательно отскребает остатки жвачки от двадцатифунтовки. Я чувствую наступление момента истины, он охватывает меня, как поток воздуха от проходящего поезда метро. Ситуация нелепая. Мне нужно сказать им то, что я собирался сказать, а все уже расходятся. Это на меня похоже. Откладываю принятие решения до последнего и загоняю себя в угол. Тони наконец заканчивает разговор. Мы все ждем снаружи, чтобы попрощаться. И неожиданно меня прорывает — слова слетают с губ незаметно, как будто против моей воли.

— Я женюсь.

Все, кроме меня, смеются, потом и я присоединяюсь к всеобщему веселью — просто потому, что оно заразительно. И, как гром среди ясного неба, в голове у меня высвечивается мысль: «Я люблю своих друзей».

Я их люблю. По крайней мере, я так думаю. Конечно, все любят своих друзей, но как можно быть в этом уверенным? Любовь к друзьям так похожа на любовь к родителям. Ты знаешь, что они всегда рядом, пока с ними все в порядке. Любовь к родителям и друзьям проявляется в их отсутствие, тогда как любовь к женщине, если это любовь, всегда обозначает себя, ее можно ощутить, она звенит колокольчиком в груди и рвется барабанным боем наружу. По крайней мере, в первые две недели.

Поэтому любовь к друзьям во многом вопрос верности. И я верен своим друзьям. Верен Тони, Ноджу и Колину, моим старым, самым лучшим друзьям. И я их люблю. Я хотел бы сказать, что они мне нравятся, но что-то мешает сделать это. Скорее всего, прошлое. Оно одновременно разъединяет и объединяет нас. Я уже давно не задаю себе вопроса, нравимся ли мы друг другу. Мы просто… друзья. Это как массивная мебель в гостиной, такая, что с места не сдвинешь. Дружба — это… некоторая устойчивая исторически сложившаяся расстановка. Им уже никуда от меня не деться. Они — часть моего прошлого, а ведь без прошлого нельзя. Кто ты без прошлого? Откуда?

— Да нет, — говорю я, продолжая смеяться, но уже не так заливисто. — Я серьезно. Я правда женюсь.

Смех резко прерывается, как будто кран перекрыли. Слышно только, как с грохотом проносится автобус да где-то вдалеке звучит регги.

— В сентябре.

Первым приходит в себя Колин. Он спускается с парапета, на котором стоит, наклоняется и немного смущенно обнимает меня. Я не знаю, куда девать руки. Мы с Колином редко прикасаемся друг к другу.

— Это замечательно, Фрэнки. Поздравляю.

Похоже, он искренне рад. Тони и Нодж, напротив, стоят не шелохнувшись. Затем Нодж очень медленно достает пачку сигарет из кармана и вскрывает с чрезмерной даже для него элегантностью и выверенностью движений.

— Здорово. Это здорово, — говорит он тоном, который, возможно, по замыслу должен выражать хоть какое-то одобрение, но на деле звучит не радостнее, чем кольцевая дорога в час-пик.

Тони спрашивает:

— Ты ведь пошутил?

Я качаю головой. Мимо проходит пара, и мы молчим, ожидая, пока они скроются из виду. Тони, поняв, наконец, что я не шучу, качает головой:

— Как-то неожиданно.

— В общем, да.