Танцы со смертью: Жить и умирать в доме милосердия - Берт Кейзер

Справа от нас телевизор, на экране разворачивается сюжет из Махабхараты. Арджуна или один из его братьев говорит с Озером, которое, собственно, не что иное, как Брахман… или его отец, неважно. Арджуна должен отгадывать загадки.

Озеро: «А что такое величайшее чудо?»

Арджуна: «Каждый день Смерть наносит удары, а мы живем, словно мы бессмертны. Это и есть величайшее чудо».

Из нашего разговора ничего не выходит, и мы оба невольно обращаемся к телеэкрану. После ответа Арджуны он поворачивается ко мне, и его взгляд проясняется.

– Да, – сразу же отзываюсь я, – до чего же наша Библия туманная и унылая в сравнении с этим мгновением просветления? Вы не находите?

Его лицо как-то меркнет, и он снова пытается заговорить, но я ничего не понимаю из его бормотания. Он бывший домашний врач. Если мой коллега мог дойти до такого состояния, это поистине страшно: выходит, и врачи могут попасть в пасть этого монстра. Врач, перешедший на сторону болезни, – но ведь раньше ты сражался на нашей стороне?

Когда я прихожу на следующий день, Де Гоойер встречает меня словами: «Антон! Господи, да ты же совсем седой! – таким тоном, словно говорит: – У тебя пахнет изо рта, ты не собираешься с этим что-нибудь делать?»

Он сообщает, что мефроу Хендрикс ночью умерла. Ее дочь и зять хотели бы еще раз ее увидеть. Сначала мы с Мике идем в морг, чтобы привести ее в надлежащий вид. Это не слишком трудно. Она аккуратно лежит в гробу, и мы ставим его на носилки. Покрытые большим лиловым покрывалом, они кажутся катафалком, а совсем не ящиком на тележке.

Приводим дочь с зятем. Стоя рядом с открытым гробом, дочь нашептывает причитания, обращенные отчасти к нам, отчасти к матери, – в смерти черты лица ее заострились, и она уже не напоминает мать Рембрандта.

«У нее волосы не так уложены», – говорит дочь. Мике порывается тут же поправить, но дочь ее останавливает. «Нет, не будем больше ее трогать, она уже обрела покой. Господь знает, как мало покоя у нее было при жизни. Я ведь никогда не знала, до чего они были бедны. Когда я в первый раз пригласила к нам домой моего нынешнего мужа, тогда он просто был моим другом, я позвонила им, чтобы их предупредить. Они испугались до смерти, потому что у них в кошельке был всего один рейксдальдер[66]. Несмотря на бедность, мама всегда убеждала меня поступить в университет. Она знала, как я этого хотела. Что я там делаю, она не очень понимала. Единственное, что она мне как-то сказала насчет моей учебы, были ее слова о фотографии Флобера: что у него слабый подбородок и что он воюет со своей лысиной. Я взбесилась и пыталась объяснить, как глупо говорить такое.

Я была молодая, я боготворила Флобера, ей было бы лучше его не трогать. Именно ей, которая за всю свою жизнь не прочитала ни одной буквы. Ужасно, чтó иногда говоришь своим родителям. Разве она виновата, что все эти годы надрывалась в этой богом забытой овощной лавке и не могла заметить у Флобера ничего другого, кроме подбородка и лысины?»

Она заплакала. «Нет, я никогда не знала, насколько они бедны. И она ведь была совершенно права насчет головы Флобера. У него действительно маленький подбородок, а его прическа и вправду состоит из уморительных прядей, которыми многие мужчины стараются прикрыть плешь».

Когда мы идем по коридору, выйдя из морга, она говорит: «Ее смерть, это так важно для меня. Моему мужу шестьдесят, мне пятьдесят шесть, и до этого времени наши родители были живы. Но теперь? Это начало конца…».

Мы прощаемся. Ее муж, который до сих пор почти всё время молчал, вдруг крепко жмет мою руку и желает мне «успехов… в этом…», окидывая коротким взглядом всё здание и явно задаваясь вопросом: и как только вы выдерживаете в этом склепе?

Снова разговаривал с доктором ван де Бергом. У него есть клавиатура на батарейках, и напечатанные им нужные буквы одна за другой появляются на выползающей бумажной полоске. Увидев, что я вхожу к нему в палату, он тут же начинает печатать. Непослушный палец тычется туда-сюда, то выше, то ниже буквы, которую он ищет. После долгих стараний на бумажной полоске появляется: «… я хотел сказать вам… я хотел вас спросить… мое состояние… я не исключаю самоубийства… я хочу умереть…».

Он совершенно не знает, как это сделать. В нашу первую встречу я уже предполагал что-то в этом роде, но тогда я от этого уклонился. После долгой паузы он добавляет: «…слишком долго ждал…».

Клавишами он орудует, в общем, вполне прилично, и пока мы с ним ведем диалог, у меня всё время – да, да, прошу прощения, – вертится в голове вопрос, почему на выползающей справа бумажной полоске не стоит «liw ki» вместо «ik wil»[67].

Говорю ему, что не нужно отчаиваться и что вместе мы преодолеем все трудности. Иногда подобные вещи говорят чисто автоматически, и когда я уже встаю, чтобы уходить, он вдруг, всхлипывая, хватает меня за руку. Меня пронизывает страх. Не из-за его слез, но из-за моего отсутствия, из-за того, что я размышлял об очередности появления букв на бумажной полоске, в то время как он выбивался из сил, стараясь выразить мне свое отчаяние, а на моем лице читалось «внимательно слушаю».

Рассказываю Яаарсме о положении ван де Берга, о машинке, из которой выползает «ik wil» вместо «liw ki». По его мнению, аппарат потрясающий.

«Это напоминает мне замечание коллеги, доктора Бока, который после морского плавания в Англию поделился со мной, что был поражен тем, что волны, на другой стороне канала[68], не откатывались от берега. И на его середине он не увидел никакого разделения, где волны, если можно так выразиться, были бы расчесаны в ту или другую сторону. Сюжет вполне для Магритта[69], не правда ли?»

Тут же Яаарсма рассказывает историю о депрессии мефроу де Гроот. Но действительно ли здесь речь идет о депрессии? Пригласили для консультации нашего психиатра: «Впрочем, – говорит он, – это мог быть и фронтальный синдром. Нужно понаблюдать пару дней в психиатрической больнице». И мефроу де Гроот помещают в соответствующее учреждение. Через шестьдесят дней ее возвращают обратно. Заключение после двух месяцев наблюдений: «Женщина страдает депрессией, притом что также нельзя полностью исключить фронтальный синдром». Шестьдесят дней в психиатрической клинике стоят 60 на 800 гульденов, итого 48 000 гульденов.

Вспоминаются два ветеринара из романа Naked Lunch [Голый завтрак] Берроуза[70]. Скот болеет ящуром. Они извлекают из этого пользу, лучше сказать – также пользу и для себя.