Мозаика теней - Том Харпер

В конце концов весь этот гомон и шум мне надоел. Я извлек из дальнего уголка памяти список Крисафия, который сам же туда и загнал, и поразмыслил над именами упомянутых в нем сановников. Помимо прочего я вынес из армии один простой урок: если ты не можешь дойти до чего-то сам, выполняй приказ своего командира, сколь бы глупым он тебе ни представлялся.

Ранее я пытался начать с самой низкой по положению персоны из списка, и меня промурыжили весь день в прихожей. На сей раз я решил начать с первой строки списка. Это имя легко всплыло в моей памяти, и, несмотря на дурное настроение, я нашел мрачное удовлетворение в перспективе вновь провести целый день без всякой пользы. Мне не нужно было спрашивать, где живет этот человек: даже в этот несчастливый день, когда ни один мой вопрос не получил ответа, я без труда мог найти дворец старшего брата императора.

В том, что тот жил на широкую ногу, не было ничего удивительного. Старший брат императора владел огромным дворцом, стоявшим на обращенном к гавани лесистом склоне высокого холма. Некогда дворец этот принадлежал человеку по имени Вотаниат,[11]имевшему несчастье занимать императорский трон в ту пору, когда братья Комнины — Исаак и Алексей — решили, что императорская диадема гораздо больше подойдет одному из них. В итоге Алексей занял трон, а Исаак поселился во дворце, размеры которого наводили на мысль о том, что он получил обе награды.

Как ни странно, но мне достаточно было назвать свое имя, чтобы войти в ворота и попасть в атриум, где играли в кости многочисленные просители. Многие из игроков выглядели весьма умелыми, и я испугался, как бы мне не потерять тут все до последнего обола, пока не подойдет мое время. Однако не успел я включиться в игру, как меня окликнули. Раб, одетый в выкрашенную охрой тунику, открыл узкую дверцу и под завистливыми взглядами менее удачливых просителей провел меня во внутренний дворик.

— Я извещу севастократора о твоем приходе, — сообщил мне раб и тут же исчез за дверью.

От нечего делать я принялся расхаживать по дворику. Со всех сторон его окружали двухъярусные галереи, однако нигде не было видно ни души. Свет проникал во дворик только сверху, но и ему мешала могучая виноградная лоза, которая вилась вокруг мраморных колонн северной галереи, отчаянно пытаясь взобраться на небо. Судя по царившему в этом угрюмом, сумеречном дворике запустению, севастократор посещал его достаточно редко.

Единственной здешней достопримечательностью была недавно выложенная мозаика, казавшаяся необычайно яркой даже при сумеречном свете. Осторожно ступая по растрескавшимся от времени плитам, я пересек дворик, решив рассмотреть ее получше. Это была замечательная работа, триптих, выполненный в сочных тонах, чьи персонажи словно живые выступали на золотом фоне. Сюжет тоже показался мне достаточно необычным. На первой картине были изображены седобородый мужчина и женщина, кормящая грудью белокурого ребенка. За их спинами виднелись мирно пощипывавшие травку овечки. Три ангела сидели за столом, на котором стояла ваза с фруктами. Вторая, центральная картина являла собой разительный контраст первой. Теперь старик стоял с воздетыми вверх руками, в одной из них он держал пылающую головню, а в другой — нож, который он занес над беззащитным мальчиком, лежащим на деревянной доске. Глаза старика лихорадочно сверкали, взгляд был устремлен на невидимого зрителя, а нож — уж не знаю, как это удалось художнику! — буквально прорезал плоскость изображения и вонзался в воздух прямо передо мной. Возле старика стоял смуглый юноша с темными курчавыми волосами, донельзя довольный происходящим.

Жестокость этого изображения завораживала, но я заставил себя перевести взгляд на третью картину. От нее веяло покоем. Глаза старика вновь наполнились добротой, его рука лежала на плече светловолосого сына. Юноша взирал на далекие зеленые холмы с пасущимися на них овцами. Высоко в небесах трубил ангел. Но не все здесь было так невинно: в нижнем углу картины был изображен бегущий куда-то во тьму темноволосый юноша с искаженным от гнева и боли лицом. Огромный скорпион жалил его в пяту.

— Тебе нравится эта мозаика?

Я вздрогнул от неожиданности: на мгновение мне показалось, что голос исходит из самой картины. Повернувшись, я увидел перед собой невысокого человека немного старше меня, со светлыми волосами и редкой бородой. У него были сильные руки и широкие плечи воина, но одет он был в простую белую далматику.[12]Он не был похож на секретаря, однако для раба держался слишком свободно.

— Очень живая картина, — ответил я. И в самом деле, настолько живая, что она спутала все мои мысли. — Интересно, как бы отнеслись к ней церковные цензоры? Вне всяких сомнений, эту мозаику создал настоящий мастер, — размышлял я вслух, все еще не зная, с кем это я разговариваю. — Но ее сюжет меня смущает.

— Здесь представлена история Авраама и его сыновей. — Мой собеседник указал на первую картину. — Авраам и Сарра радуются рождению Исаака, возвещенному ангелом, когда все считали Сарру бесплодной. На второй картине Авраам, исполняя веление Божье, готовится принести Исаака в жертву. И наконец, на третьей картине он обнимает Исаака, видя в нем своего наследника и преемника.

Многое из этого я понимал и без него, но меня сбивали с толку отдельные элементы изображения.

— Что это за темноволосый юноша? — поинтересовался я.

— Это Исмаил, побочный сын Авраама, рожденный от служанки Агари. На последней картине показано, как Авраам изгоняет его в пустыню.

Я вздрогнул: внезапно образы мозаики показались мне такими же опасными, как дикие глаза человека с ножом. Мне не требовалось, подобно Крисафию, досконально знать дворцовые слухи, чтобы понять, каков тайный смысл этого изображения, к тому же помещенного в доме самого севастократора Исаака, чей отец лишил его императорского трона в пользу его младшего брата. Одна лишь мысль о том, что он, подобно законному наследнику Авраама, может вернуть себе наследство ценой жизни брата, была равносильна государственной измене. Интересно, посещал ли когда-нибудь император Алексей это помещение во дворце своего брата?

Но мне некогда было обдумывать эту аллегорию, поскольку в этот момент мой собеседник сделал шаг назад, желая получше рассмотреть детали изображения. Край его белой далматики приподнялся чуть выше лодыжек, открыв моему взору пару сапожек разного цвета. Один из них был черным, а другой, точно такого же фасона, — несомненно пурпурным.

Пурпурные сапожки носил один-единственный человек во всей империи, и лишь очень немногие обладали правом носить один сапожок такого же цвета — в знак ближайшего родства с ним. Я тут же рухнул на колени, коснулся лбом каменного пола и пробормотал подобающую фразу. Мне довелось повидать немало претендентов и узурпаторов, и я не верил, что какой бы то ни было человек достоин того, чтобы в его присутствии другие вели себя так униженно, как этого требует ритуал. Но мне никогда и во сне не могло привидеться, что я буду стоять во дворце севастократора и обсуждать с ним достоинства его художника. Я уставился глазами в пол и молился, чтобы он не счел мое поведение оскорбительным.