Счастливые люди - Каринэ Арутюнова

Хиллари бабушка написала сразу после известных событий с Моникой.

– Мы женщины, – заявила она, – мы, женщины, должны поддерживать друг друга в трудную минуту.

– Но, бабушка, – возможно, она не умеет читать по-русски!

– Пустяки, – смеялась Муся, – у них целый штат переводчиков, – кроме того (по губам ее пробежала загадочная улыбка), – кроме того, она из наших, – ты не знала? бабушка этой самой Хиллари родилась на Малой Арнаутской, а дедушка…

Она знала о своих подопечных такие подробности…

* * *

Письмо от Хиллари Клинтон так и осталось нераспечатанным.

Оно лежало на столе с укоризненно загнутыми уголками.

Так нас воспитали.

Нельзя читать чужие письма, – нельзя, – говорила бабушка, – нельзя копаться в чужом белье и вынюхивать чужие секреты.

Мы так и не узнали, что ответила первая леди на длинное и прекрасное письмо Муси Шварц.

Не узнала об этом и сама Муся.

И потому письмо Хиллари так и осталось без ответа, и, возможно, именно поэтому все мире пошло не так, как задумывала моя бабушка, – вселенная держится на неравнодушии случайных и совсем незначительных (на первый взгляд) людей, – уж в чем-чем, а в этом она была уверена абсолютно!

Сегодня, в благословенные времена сверхскоростного интернета, в бесконечном потоке информации можно захлебнуться!

Кому придет в голову писать длинные письма на шершавом тетрадном листе, еще и острым пером, сражаясь с чернильными пятнами, ворсинками и постоянной ложью…

Так мало в мире людей, умеющих отличить правду от этой самой лжи. Так мало по-настоящему неравнодушных и искренне сострадающих.

Я открываю глаза.

Комната пуста. Никто не сидит за обеденным столом, никто не вздыхает, – да и голоса диктора не слышно, – ведь телевизора у меня нет, как нет и коротковолнового приемника…

Но изящный серый конверт с четко отпечатанным штемпелем…

И аккуратная убористая пропись, естественно, русскими буквами (теперь-то нам известно, почему) – Мусе Щварц от Хиллари Клинтон.

До востребования.

Вы слышали когда-нибудь, как поет моя бабушка? Как поет моя бабушка Бася голосом Рашида Бейбутова – я встретил девушку, полумесяцем бровь, – нет?

Тогда вы многое потеряли, – сколько детского восторга в ее глазах, готовности радоваться чужой любви, и сочувствовать ей, и всячески помогать и содействовать! А ямочки на щеках, а эта кокетливая улыбка восемнадцатилетней девушки в ожидании единственного, – когда пела моя бабушка, все вокруг замирало и останавливалось, но всему приходит конец, – оборвав музыкальную фразу на невозможно прекрасной ноте, бабушка хваталась за голову – ой, вейзмир, сейчас вернется эта ненормальная, а ребенок еще не кушал, и уроки, ша, ты сделал уроки? а скрипка, на, возьми уже в руки скрипку, и чтобы было слышно на улице, ты понял?

Обреченно я кивал головой и тащился в комнату, – что и говорить, слушать, как поет моя бабушка, гораздо интереснее, чем пиликать на скрипке.

Отработав положенный час, на закуску я исполнял «Семь сорок» или «Хава нагила», – собственно, на этом я вполне мог бы закончить свои экзерсисы, потому что бабушка давно объявила во всеуслышанье, что ребенок – гений, и нечего морочить ей голову, уж в чем в чем, а в музыкальности Басеньке не откажешь, – ты помнишь, Абраша, как я танцевала на Цилечкиной свадьбе? – бабушка толкала в бок деда Абрашу, а дед Абраша щипал ее за… ну, впрочем, это уже не важно.

Весна в нашем городке – это сладкие перья зеленого лука и яркие пучки редиса в капроновых авоськах, это медленно проплывающие облака яблоневого цвета и гроздья цветущих каштанов под окном, это предвкушение нескончаемых праздничных дней, от пасхальных до первомайских, это радостное томление и пробуждение, и накрытые столы под старой акацией во дворе, и этот наиважнейший вопрос – что же раньше, еврейская пасха или русская? На еврейскую пасху всегда холодно, – говорит бабушка важно и прикрывает форточку, – хотел бы я знать, кто ей это сказал, – на еврейскую пасху всегда холодно и весело, потому что за одним столом собирается вся наша огромная семья, да что там семья, все соседи, и соседи соседей, и их дети, и друзья детей, – в будущем году в Иерусалиме, – тут я вижу, как многозначительно переглядываются мой старший брат и его девушка, как сверкают глаза у моего дяди и с какой тревогой Басенька смотрит в мою сторону. В будущем году, в будущем году, – написано на лицах соседей, и предсказание это преображает все вокруг, и наполняет неожиданным смыслом нашу трапезу.

Все началось с того, что мой дядя женился. На некрасивой девушке Эле, выше его самого на целую голову, рыжей, в очках с толстенными стеклами, криво сидящих на внушительном носу. С тех самых пор моего дядю Яшу, любителя покушать и посмеяться, словно подменили. Эля сказала так, Эля сказала этак, я посоветуюсь с Элей, если захочет Эля, ну и так далее. Если на горизонте показывается Эля, то, будьте уверены, где-то недалеко и мой дядя, – за столом бабушка подкладывает Эле лучшие кусочки, а после ее ухода звонко хлопает себя по заднице, и бормочет какие-то малопонятные слова, и приговаривает испуганно, оглянувшись на меня, – ай, хорошие дети, бедные дети! ты видел, сколько она ест, чтоб я так жила!

Всегда кто-то начинает – кто-то произносит первые слова, и потом пошло-поехало, уже не остановишь.

В следующем году в Иерусалиме! – сказала рыжая Эля, а мой дядя зачарованно повторил, глядя ей в рот, – в будущем году, – и все! Моя бедная бабушка потеряла покой. В доме появились чужие люди, они кивали и делали скорбные лица, а бабушка кивала им в ответ, а потом кричала из кухни – ты слышал, Абраша? чтоб я так жила! что они задумали? мои дети.

В следующем году в Иерусалиме, – сказала рыжая Эля и подставила губы для поцелуя, – так она вошла в нашу семью, и комнату перегородили огромным шкафом, и купили новый диван.

В этом году весна выдалась ранней, и рано случилась еврейская пасха. В будущем году в Иерусалиме! Что будет делать в Иерусалиме гробовых дел мастер Нюма со своим пупырчатым лицом и его крошечная жена, с целым выводком сопливых детей, у которых то аденоиды, то понос, то корь, то ветрянка, а кому нужен в Иерусалиме, скажите на милость, старый Херц с бородавкой и геморроем, а грузная Фая из шестой квартиры, увешанная драгоценностями как новогодняя елка, или маленький вертлявый Ленчик с первого этажа, который если не покупает, то продает, без которого свадьба не свадьба и похороны не похороны?

Кому нужна в Иерусалиме горбатая Любочка из первого подъезда или ее сумасшедшая дочь с лицом персидской княжны и ножкой сорок седьмого размера, и ее придурочный муж, и их трехлетний Илюшечка, слепой от рождения?

Или розовая Циля, вечно ожидающая своего принца, гордая пятидесятилетняя Циля Розенблюм, нежная грустная Циля, примеряющая перед зеркалом розовые шелковые бюстгалтеры, поверяющая размытому отражению маленькие девичьи секреты, незаживающие обиды и тайные желания, – или «выбранная» Вера со своей глухой кошкой Соней, которой в 19… году явилась ее покойная мама (Верочкина, а не кошачья) и, сверкая молодыми глазами, сообщила, что их род «выбранный Б-гом» и что теперь сам Боженька будет присматривать за ней денно и нощно, и с тех самых пор Верочка подбирает всех бродячих котов и собак, и живет с ними в своей восьмиметровой комнатушке, и делит с ними стол и кров, и куска хлеба не положит в рот без оглядки на своих питомцев.