Выжить в Сталинграде - Ганс Дибольд

Слева от дороги стоял гараж. В нем находился грузовик, на котором на склад привозили продовольствие. Этот грузовик часто ломался, и очень долго вместо номера под его капотом было мелом написано «Проба». В гараже была комната, в которой жил русский лейтенант милиции. Наши солдаты называли его пестрым дятлом, так как его форма была сшита из кусков синей, красной, зеленой и желтой материй. Впоследствии я один раз побывал в комнате этого пестрого дятла. Комната его насквозь провоняла бензином, так как через дверной глазок она сообщалась с гаражом, и лейтенант мог в любое время любоваться на свою любимую «Пробу». В комнате царил такой беспорядок, какого я не видел ни до этого, ни после ни у одного холостяка.

Эта картина разительно отличалась от вида русских домов, где живут женщины. Женщины содержат дома в невероятном порядке и чистоте, подчас перебарщивая. Иногда в доме такая чистота, что комнаты можно принять за больничные палаты. Такая жемчужина была и у нас — уже упомянутый мною белый домик в саду. Там жил майор НКВД Данилов с женой и маленькой дочкой.

Данилов был человеком чести; его спокойствие и уверенность очень нам помогали. Держался он очень прямо, ходил как на параде и всегда сохранял на лице суровое непроницаемое выражение. Солдаты прозвали его «шпагоглотателем».

В своем отношении к нам он был прямым, открытым, деловым и честным.

Вскоре мы поняли, что можем рассчитывать на справедливое отношение с его стороны, если сумеем убедить его в своей правоте и в обоснованности наших просьб.

В лице Данилова мы столкнулись с определенным типом офицера НКВД, с каким мне впоследствии не раз приходилось встречаться. Эти офицеры многое делали для того, чтобы облегчить участь военнопленных. Во время сражений они дрались за свое дело, которое считали правым, и в этой борьбе не на жизнь, а на смерть не знали пощады к врагам, представлявшим смертельную опасность для их страны. Тем не менее они проявляли такую же твердость в соблюдении прав военнопленных, если видели, что эти права несправедливо ущемляются. Иногда со своими соотечественниками они обходились более строго, чем с нами. Трудно сказать, какими мотивами они руководствовались, но, говоря о тех, кто старался облегчить нашу незавидную участь, мы не можем обойти молчанием офицеров НКВД.

Пройдя вдоль проспекта, мы вошли в ворота госпиталя. Это были деревянные ворота в заборе из колючей проволоки. Слева от ворот находилась будка часового, в которой дежурил пожилой советский солдат.

Нас пересчитали, и мы войти в широкий открытый внутренний двор. Если бы мы тогда знали, что каждое воскресенье нам придется его подметать и чистить, мы, наверное, не испытывали бы такого восторга от этого простора. По правую сторону тянулось длинное одноэтажное здание, главный корпус госпиталя (до войны в нем располагался, наверное, какой-нибудь склад). Первый этаж представлял собой большой зал, так же как и помещение второго этажа, надстроенного со стороны двора. Задние половины обоих залов были отделены перегородкой, а образовавшееся пространство было таким же образом поделено на множество маленьких палат. На первом этаже размещались операционная, палата для больных, жилые комнаты для врачей и младшего персонала, подсобное помещение кухни и кладовая. В зале стояли полевые кухни. Большое помещение, тянувшееся во всю длину здания, было заполнено больными, лежавшими на поставленных вдоль стен двухъярусных койках. Самый просторный отсек был отведен под хирургических больных.

Начальник госпиталя доктор Хаусман занял большую комнату вместе с доктором Кранцем; кроме них там поселились интендант по фамилии Гейнрихе, утверждавший, что он унтер-офицер медицинской службы, и мастеровитый и старательный фельдфебель Бенкович. Эту комнату, где жили четыре человека, начальник госпиталя использовал также для переговоров с русскими. Позже для этой цели он стал использовать небольшую смежную комнатку. В верхнем этаже в маленьких каморках поселились переводчики и врач. На втором этаже также находилась канцелярия. Комнаты были отделены друг от друга тонкими кирпичными перегородками, не доходившими до потолка. Никакой мебели там не было. В каждой комнате, кроме того, было заколоченное окно без стекол. Хирурги во главе с доктором Венгером разместились в предпоследней комнате, а в последней я собрал остальных врачей — докторов Майра, Екеля, Беккера и Штейна, а также нашего старого знакомого, санитара Эммена, чья добросовестность, выработанная за долгие годы работы на государственной службе, и честность всегда производили на нас хорошее впечатление. Правда, на новом месте мы сразу поймали его на попытке получить вторую порцию еды по уже использованной карточке — так сильно ему хотелось есть. Впрочем, у всех нас тогда от голода мутился разум. Но в целом настроение было приподнятое, в конце концов, мы теперь жили не под землей. Наш старый знакомый, генерал-майор медицинской службы Мертенс прислал нам из здания, примыкавшего к подвалу ОГПУ, немного просяного супа, который мы тут же с жадностью съели.

Только после этого мы осмотрелись на новом месте. Вечернее солнце освещало комнаты сквозь оконные переплеты. Наши окна выходили на юго-запад. Мы видели лишь бескрайнюю холмистую степь. Желтовато-коричневая земля была подернута зеленоватой дымкой. Небо светилось от лучей величественно заходящего солнца. Его огромный диск сиял красным и желтым светом. Их лучи не смешивались, было похоже, что мы смотрим на солнце сквозь двухцветное витражное стекло. Быстро стемнело. Приближалась Страстная пятница. Мы улеглись на лавки, стоявшие вдоль стен. Было очень приятно сознавать, что мы находимся на открытом вольном воздухе, а не погребены в подземелье. Это была чудная ночь. Все мы отлично выспались. Путешествие, хотя оно и было коротким, оказалось для нас очень утомительным.

На следующее утро доктор Венгер проснулся, сел на нарах и сказал: «Как же я устал, как же я устал; я вообще ни на что не способен».

Доктор Кранц прислал нам немного рыбы. Это был прекрасный пасхальный подарок. Мы поделили рыбу и очень быстро ее съели. И вдруг обнаружили, что отсутствует наш доктор Штейн. Кто-то вспомнил, что рало утром он вышел по нужде. Ведро стояло на лестничной площадке, так как выходить на улицу в ночные часы нам было запрещено. Доктора Штейна мы нашли лежащим без сознания на каменном полу, головой на последней нижней ступеньке. Справляя нужду, он пошатнулся от слабости и упал. Придя в себя, он жаловался на тошноту. Пульс его показался нам слишком редким. Он был в отчаянии и очень стыдился своей слабости. Мы положили его в нашей комнате отдохнуть и прийти в себя.

На следующее утро русские пришли с обыском. Из обшлага рукава моей шинели они извлекли последний полученный мною письменный приказ германского командования о том, куда я должен был вести группу. Ничего подозрительного в этой бумажке не было, но русские забрали ее с собой. Потом они внимательно посмотрели фотографии жены и детей и вежливо вернули мне снимки, поинтересовавшись, мои ли это дети. Русские любят детей и больше доверяют людям, у которых они есть, — это результат моих личных наблюдений. Случалось так, что находившиеся на далекой родине дети спасали своих отцов от неприятностей, как спасали они и оставшихся дома матерей.