Михаил Орлов - Александр Бондаренко

«Автор проекта… заклинает царя “предупредить страшную и неизбежную катастрофу, грозящую отечеству в лице как его вождя, так и последнего из подданных”. С восхищением автор вспоминает первое время царствования Александра, когда “блестящая будущность открывалась взорам всей нации”, и самыми чёрными красками рисует политическое положение, в котором оказалась Россия к 1808 году… нерешительные и несогласованные полумеры во внутреннем управлении, полный разброд в рядах министров: рядом с дельными людьми — “олицетворения глупости, неспособности, неопытности, стяжательства, честолюбия, безнравственности…”, засилие бюрократической касты, составленной из иностранцев и “людей самых подлых классов”, невежественные и корыстолюбивые губернаторы, расстроенные и неразумно растрачиваемые финансы, армия и флот, не имеющие признанных вождей и необходимого оснащения…»

Признаем, что «картинка» нарисована достаточно типическая для России — на разные времена…

Однако Орлов хотел — ни больше ни меньше! — передать свой меморандум Александру I. Что ж, если Орловы могли менять царей на российском престоле, то уж давать монархам советы — им сам Бог велел!

Полковые товарищи Михаила подобное намерение не одобрили и дружно отсоветовали поручику «высовываться» со своей инициативой. Хотя сам «Прожект» офицеры слушали с интересом и соглашались с его положениями, уверяя, что все они готовы подписаться под этими строками, но лишь при условии, если после того Орлов запрячет этот меморандум куда-нибудь подальше… Не то чтобы боялись, а просто сознавали, что это не их дело — мол, на то есть старшие, при больших чинах, которым и решать. Внутренние неустройства заботили гвардейское офицерство гораздо меньше, нежели дела «международного плана». Недаром писал тот же Волконский: «Одним я теперь горжусь былым временем — это общий порыв молодёжи всех слоев желать отомстить французам за стыдное поражение наше под Аустерлицем и Фридляндом».

Как свидетельствовал поэт-партизан Денис Давыдов, служивший в Кавалергардском полку до Орлова, а потом переведённый в армейские гусары за дерзкие стихи, «ненависть французов к русским и русских к французам началась именно с этой эпохи» — то есть с Австрийской и Прусской кампаний…

Через несколько лет ненависть эта выплеснется на полях Отечественной войны. Пока же для гвардейских офицеров главным её объектом стал официальный представитель Франции в Петербурге дивизионный генерал маркиз Арман Огюстен Луи де Коленкур, герцог Виченский. Кстати, к России и русским он относился с большим уважением, но… Многие кавалергарды демонстративно перестали бывать в домах, куда был вхож французский посланник, и игнорировали приглашения на балы во французское посольство — несмотря на то, что Александр I требовал, чтобы русские гвардейцы там бывали. Государь требовал — а значит, составлялись списки тех, кто был обязан пойти на бал, чтобы обеспечить «представительство», однако офицеры это требование не выполняли — и кое-кто даже отсидел под арестом за подобную «демонстрацию».

Если для одних бал ассоциировался «с первым выходом в свет Наташи Ростовой», то для других являлся выполнением досадной служебной обязанности…

Переходили кавалергарды и к «активным действиям». Всем в столице было известно, что в недавно приобретённой резиденции французского посла — на Дворцовой набережной, на полпути от Зимнего до Мраморного дворца, — в угловой гостиной висел портрет Наполеона, а под ним стояло кресло наподобие трона. Никакой иной обстановки в этой комнате не было. Кавалергардские офицеры сочли это «обидой народности». А потому выбрали зимнюю ночку потемнее и поненастнее и, промчавшись на санях мимо посольства, побили зеркальные стёкла этой комнаты припасёнными булыжниками… Скандал! Но кто знал его героев? За такое ведь можно было и «под красную шапку» угодить — то есть быть разжалованными в солдаты. Потому про то знали одни лишь участники, из которых нам известен только князь Волконский, но они, разумеется, молчали…

Хотя, бывало, офицеры действовали и с «открытым забралом» — причём задирая самого государя императора, авторитет которого в гвардии резко снизился после Аустерлица и Тильзита. Говоря откровенно, царь тогда очень боялся повторить судьбу своего злосчастного отца…

У Александра Павловича была привычка: в строго определённый час он выходил на прогулку по определённому маршруту, наречённому в Петербурге «царским кругом»: по набережной Невы до Летнего сада, по саду вдоль Фонтанки и по Невскому проспекту, представлявшему тогда собою бульвар, обсаженный берёзками. В это время, как бы случайно, на центральном проспекте города оказывался весь beau monde[72], всё столичное общество — от царедворцев до представителей наиболее состоятельного купечества. Все гуляющие были одеты весьма изысканно и двигались, соответственно, от Адмиралтейства к Фонтанке, то есть по направлению навстречу государю. Цель у них у всех была одна: оказаться замеченными, удостоиться ласкового слова, улыбки или хотя бы царственного взгляда. В боковых прилегающих к проспекту улицах — Италианской, Караванной, Большой и Малой Конюшенных — теснились экипажи, в которых «любители пеших прогулок» возвращались домой, лишь только император проходил мимо них. Проспект за спиной Александра Павловича пустел буквально на глазах…

Кавалергардские офицеры обыкновенно выходили на Невский проспект шеренгой, почти что во всю его ширину, и никому не уступали дороги. Вели они себя довольно развязно, громко смеялись, разговаривали, не понижая голоса и выбирая для своего злословия весьма почтенных людей… Александр Павлович замечал эту бесцеремонную компанию издалека, и настроение его портилось. Когда кавалергардам оставалось до встречи с государем несколько шагов, они резко меняли свой стиль поведения, умолкали, подтягивались и, замерев во фрунт, вскидывали левые руки к полям форменных шляп[73]. Император, делая вид, что не замечает офицеров, спешно проходил мимо…

В конце концов Александр не выдержал «…и поручил Уварову передать Де-Прерадовичу, что тот составил ему корпус не офицеров, а вольнодумцев. Замечание Государя огорчило Николая Ивановича. Собрав всех офицеров, он сообщил им слова Государя и объявил, что, несмотря на всю любовь и уважение к полку, вынужден подать в отставку. Офицеры, за исключением троих, просили его не покидать их и взять обратно прошение об отставке. Де-Прерадович, тронутый их просьбой, ответил, что не может лично от себя просить о возвращении прошения. Тогда офицеры послали к Уварову депутацию с просьбой не давать хода прошению их любимого начальника, и прошение было возвращено».

…Вообще, сие время было прославлено кавалергардскими «шалостями» — то офицеры перевешивали вывески магазинов на городских улицах; то, подъехав на лодках к Каменноостровскому дворцу, исполняли на музыкальных инструментах серенаду для императрицы Елизаветы Алексеевны, после чего уходили от полицейского катера; а то, выйдя на фарватер Невы на черном катере, везущем гроб, вдруг сбрасывали с себя траурные одежды, доставали из гроба шампанское и, к восторгу глазеющей публики, устраивали кутёж…