Песнь Давида - Эми Хармон

(Конец кассеты)

Моисей

– Мы были в Ирландии, Дублине, – сказал я, когда Милли продолжила сидеть, не меняя кассету. – Таг нутром чует заварушки. Это его тайная суперспособность.

Как и находить девушек на ночь, но об этом я умолчал. Милли не оценит этот его талант, хотя что-то мне подсказывало, что она хорошо знала Тага и все его недостатки. Но, возможно, как раз потому, что ее не отвлекали взгляды других женщин на него, ей удалось увидеть настоящего Тага. Любопытно, что она упорно называла его по имени вместо прозвища, которым он очаровывал всех в своей жизни.

– Но в тот раз Таг услышал о настоящем боксерском матче между Энди Горманом и Томми Бойлом. Хочешь верь, хочешь нет, но они с Энди уже встречались прежде, когда я рисовал портрет для его матери. Отец Энди скончался годом ранее, и его жена отчаянно хотела связаться с ним. Энди считал меня шарлатаном и ворвался к нам. Таг немного увлекся в выражениях, защищая меня, как всегда, и Энди сломал ему нос. Так что, когда Таг сказал, что хочет посмотреть его бой, я не слишком обрадовался. Но Энди победил, да еще и как! Вырубил Бойла в первом же раунде! По всей видимости, зрители были этому не рады. Энди должен был выиграть, но не сразу, чтобы все выглядело так, будто шансы равны. Он задолжал много денег не тем людям. Когда Энди ослушался их приказов, они загнали его в угол в переулке за залом и избили. Угадай, кто помчался в драку?

Милли улыбнулась, но ее губы чуть подрагивали.

– У него просто нюх на неприятности. Кто-то дерется – Таг всегда попадает в гущу событий. Он побежал так, словно Энди его лучший друг, а не парень, который сломал ему нос парой недель ранее. Нам пришлось покинуть Ирландию – вот насколько все было глупо. Вот насколько опасными были люди, которых рассердил Таг. Но он не думает о подобных вещах, для него это не важно. Он просто увидел драку, где пятеро были против одного, и сразу же начал размахивать кулаками. Они с Энди Горманом боролись спина к спине. Мне тоже пришлось вмешаться. Я боялся, что Таг погубит себя. Короче говоря, Энди Горман и все остальные парни из зала обязаны Тагу. Все ему верны, но лишь потому, что он первым показал свою верность и рискнул собственной шкурой ради них. Не потому, что они об этом просили, а потому, что они нуждались в помощи. В каком-то смысле это стало целью Тага. Я видел, как он менялся, обрел решимость, боролся, стал наслаждаться жизнью. Я наблюдал, как он находил себя.

– А теперь он снова потерялся, – прошептала Милли.

– Что-то произошло, – возразил я.

– Он прощается с нами, Моисей. Такое впечатление, что он записал свои мемуары или что-то в этом роде.

Милли была права. Эти кассеты казались чем-то вроде предсмертной записки.

Я нашел человека, который мог бы временно поработать в баре, и начал натаскивать Винса, чтобы он стал новым менеджером. Меня не покидала надежда, что Морган вернется, но, возможно, он нашел работу получше. Я не понимал этого мужчину, но это его решение. Я отправил его чек по адресу, который был записан в документах, и продолжил искать замену. Тренировался к бою четыре или пять часов в день и почти каждый вечер приходил в бар. И провожал Милли домой.

Она стабильно отказывалась ехать на машине. Я тоже не настаивал. По вечерам было холодно, но не слишком, и я с нетерпением ждал, когда она возьмет меня за руку, пойдет рядом, расскажет о своем дне. Я вызывал у нее смех, как и она у меня. Амелия впечатляла меня, а мне не нужно было пытаться произвести впечатление на нее.

Как же она мне нравилась…

Это странное чувство – искренне восхищаться девушкой и не пытаться залезть ей под юбку. Понимаю, звучит грубо, но есть причина, почему мужчины так устроены. Есть причина, почему женщины такие, какие они есть. Это биология. Элементарная биология. Но я не пытался переспать с Милли и не строил на нее планы. Она просто мне нравилась, а обо всем остальном я предпочитал не думать. Впервые в жизни я твердо игнорировал биологию.

С ней я чувствовал себя расслабленно и постоянно говорил вещи, которыми больше ни с кем не делился. Одним вечером, провожая ее домой, я надел жилетку вместо куртки, а рукава моей рубашки были закатаны до локтей после работы в баре. Мои предплечья были обнаженными, и когда Милли взяла меня за руку, то нащупала шрамы.

– Что это, Давид? – она провела пальцем по длинной бугристой линии на моем правом предплечье, которая тянулась от запястья к локтю.

– Было время, когда я не очень-то горел желанием жить, – с легкостью признался я. – Это было давно. Сейчас я люблю себя, не волнуйся.

Я хотел вызвать у нее улыбку, но тщетно.

– Ты себя порезал? – в ее голосе слышалась грусть. Не осуждение. Просто грусть.

– Да.

– Это было трудно?

Вопрос меня удивил. Большинство людей спрашивало, почему я это сделал. Их не интересовало, трудно ли наносить себе рану.

– Жить было труднее, – ответил я.

Милли не заполнила тишину словами, и я осознал, что мне нужно объясниться. Не впечатлить ее. Просто объясниться.

– Когда я впервые пытался убить себя, то прижал пистолет к голове и вел обратный отсчет от семнадцати; столько лет я прожил на тот момент. Когда я досчитал до пяти, в комнату зашла мама. После этого все оружие заперли в сейфе и изменили код. Тогда я прибегнул к карманному ножику. Он был острым, блестящим и чистым. Я не боялся. Впервые за долгое время я ничего не боялся.

Пока мы прогуливались, Амелия водила пальцами по моим шрамам, словно могла их стереть, а я продолжал:

– Но судьба вновь вмешалась, и меня обнаружили прежде, чем стало слишком поздно. Меня постоянно находили и спасали. Но, видишь ли, я не смог спасти сестру и чувствовал себя беспомощным и безнадежным. После недели в больнице меня перевели в психиатрическое отделение. Мама плакала, отец сохранял каменное выражение лица. Они потеряли одного ребенка, а второй сам пытался покончить с жизнью. Мне сказали, что я эгоист, и это правда. Но я не знал, как быть другим. Мне давали все, но этого всегда было недостаточно. Это пугало. Пустота пугает.

– И тогда ты познакомился с Моисеем, – вспомнила Милли наш разговор в парке.

– Ага. Нужно будет как-нибудь тебя с ним познакомить. И с его женой Джорджией. Они самые близкие мне люди во всем мире.

– С радостью с ними познакомлюсь.

– У них своя конюшня. Вообще-то Джорджия работает с такими детьми, как Генри. Она называет это «иппотерапией». Генри наверняка бы на это повелся.

Идея пришла внезапно, но она мне понравилась. Генри все упрощал. Благодаря ему я мог проводить время с Милли не только тогда, когда провожал ее домой. Он идеальный буфер между биологией и дружбой.

Не успел я глазом моргнуть, как уже договорился о знакомстве моего лучшего друга с Милли. И Генри. Нельзя забывать о Генри.