Человек, который плакал от смеха - Фредерик Бегбедер

Пожалуй, стоит пояснить читателям, почему Октав убежден, что попал в адскую ловушку. Каким бы старомодным и удивительным это ни казалось, Деа нерушимо, непоправимо, безвозвратно, чудовищно верна своему мужу.

Деа вдруг прерывает танец. Берет микрофон и объявляет, что танцовщицы Crazy Horse начинают бессрочную забастовку.

— Мы требуем, чтобы дирекция сменила наши CDD[202] на CDI[203]. Нам платят 170 евро чистыми за представление, обязывают выступать дважды за вечер и не гарантируют обеспеченности работой. Отныне это становится неприемлемым. Мы требуем отмены правила еженедельного взвешивания и пересмотра размера гонораров. Шоу прервано, всего вам хорошего.

У Луизы Мишель из Crazy круглые белые груди с бледно-розовыми сосками, китайские туристы принимают заявление за шутку и начинают хихикать, глядя на закрывающийся занавес, но Октав знает, что Деа была более чем серьезна. Она описывала ему ритуал взвешивания. Заведение каждую неделю проверяет девушек. Если одна из них набирает или теряет два кило, ее ангажемент оказывается под вопросом. Все должны быть одного роста, поэтому их обувают в туфли на каблуках разной высоты. Октав теперь лучше понимает, почему Деа не отвечала на его сообщения. Бунт, охвативший Францию, не остановился у дверей «Салона Безумной Лошади». Октав спрашивает себя, почему танцовщицы не потребовали отмены карандашного теста и «правила равнобедренного треугольника». Дирекция сует карандаш под грудь артистке, и, если он не падает, жди увольнения, а расстояние между сосками измеряют двойным замером: оно должно равняться расстоянию между соском и пупком (21 см между сосками, 11 см между пупком и лобком). Если треугольник, образованный сосками и пупком, не равнобедренный, кандидатку отвергают. Деа часто называет Crazy Horse «скотным рынком». Октав (его трудовой договор с France Publique обновляется каждые три года) на это отвечает, что все кастинги для модных дефиле есть не что иное, как публичное унижение. «Ты не читала L’Idéal! Придется реформировать целую фашистскую систему». При всем при том Октав знает, что ему будет трудновато обойтись без этих кодов экстерьера: ног, составляющих две трети тела, плоских животов, высокой груди и симметричных скул. Диктатура? Да, но он ее благословляет. Зажигается свет, публика ропщет — тщетно. Гул голосов тянется к выходу. Октав кидается к гримеркам, чтобы поздравить Деа, революционерку в высоких сапогах. Сегодня вечером он осознал, что этот принцип (платить за созерцание раздевающихся женщин) символизирует ушедший век. Храм, родившийся в 1951 году, в новом мире долго не протянет. Он напоминает ему последнее посещение Елисейского дворца (Октав слишком часто барахтается во «властных местах» VIII округа, отсюда и аналогии).

Гравий скрипел под мокасинами на территории Дворца. В Париже, направляясь на коктейль, редко получается прогуляться по гравию. И очень жаль, потому что этот звук услаждает слух, особенно когда небо голубое и ты миновал три поста контроля, в том числе вооруженных до зубов полицейских в грузовиках. Октав решил проявить осторожность и облачился в голубой костюм, голубую рубашку, голубой галстук и голубые туфли. Отправляясь на церемонию награждения Мишеля Уэльбека орденом Почетного легиона, он замаскировался под Жана д’Ормессона[204]. В шесть часов вечера отправил сообщение в Charlie Hebdo, чтобы узнать, интересует ли редакцию гонзо-репортаж об Эмманюэле и Брижит Макрон. Получив утвердительный ответ, он почувствовал себя абсолютно интегрированным. Этаким международным шпионом, каким хотел быть всю жизнь. Человеком, родившимся под знаком Весов в шикарном костюме, которого привратник с золотой цепью на груди встречает на верхней ступеньке крыльца, ведет в парк и предлагает — на выбор — стакан минералки с газом или без. Октав решает приколоться — спрашивает джин-тоник и слышит в ответ сухую фразу: «Шампанское подадут после речи». Ну, теперь Октав может быть спокоен: Франция не опаивает своих граждан до президентских речей. Елисейский парк огромен, вдали виднеется фонтан. Мелкие детали делают жизнь в стране LVMH[205] на редкость приятной: гравий во дворе, шепот струй, стекающих в чашу фонтана, щебет дроздов, красные тюльпаны и белые нарциссы-жонкили, идеально подстриженные деревья… Октаву понятно, почему так много людей жаждут поселиться во дворце. Он спускается в парк с вековыми дубами, подумав: «Как славно было бы раздеться догола и полежать на траве, как хиппи в Вудстоке, погода сегодня отличная…» Он этого не делает — из уважения к правилам приличия. Как-то раз Октав спросил Жан-Луи Обера, есть ли у него Почетный легион, вокалист Telephone покачал головой и похвастался: «Зато мы с Колюшем выкурили в здешнем сортире по косячку, хозяином тогда был Франсуа Миттеран!» Для рок-звезды это равноценно самому высокому ордену страны. Николя Саркози пришел один, без Карлы. Метрдотеля он назвал по имени: «Как дела, Жозеф?» — с Октавом поздоровался за руку, едва не сломав ему пальцы. Ужасная глупость — тратить столько энергии на рукопожатие! Октав сдержался, не застонал — только покривился слегка, в высших сферах нужно всегда притворяться, что ты в порядке, даже если жестоко страдаешь. Вот так общение с власть предержащими у них дома превращает циничных бунтарей в слащавых льстецов. Спорим, я знаю, что вы подумали? Октав не должен был жать руку Сарко, ему следовало напялить желтый жилет и призывать к революции. Увы, Паранго — не Франсуа Бегодо[206] и не Хуан Бранко[207]. Он больше не коммунист, как в 2002-м, хоть и остается единственным обозревателем Figaro Magazine, печатающимся в Charlie Hebdo. Ковер на полу в зале приемов являл собой шедевр современного искусства, расчерченный многоцветными параллелями. Увидев Октава, издательша Тереза Кремизи воскликнула: «Ну надо же, в прошлый раз его тут не было!» Паранго спросил бывшего президента: «При вас этот ковер в стиле диско уже был частью обстановки?» — «Нет, — ответил Саркози, — декор недавно обновили…» Красные драпри уступили место серо-белой краске, как в флагманском магазине Диора на улице Франциска I. Гости дефилировали, словно на показе коллекции «Весна-Лето», доходили до стены, улыбались и разворачивались. Николя Саркози поприветствовал бывшего министра экономики и финансов Брюно Ле Мэра: «Хорошо поживаешь? Конечно хорошо, раз снижаешь налоги, значит, и сам в порядке». Они отошли в сторонку, чтобы Октав не мог записать их, как Патрик Бюиссон[208]. Многие бывшие министры экономики становились президентами: Жискар д’Эстен, Саркози, Макрон… Брюно Ле Мэр был в курсе закономерности…