Второй медовый месяц - Джоанна Троллоп

Вивьен поднялась, чтобы сварить кофе.

— Симпатичный образ.

— Вот только ситуация так себе.

— Да. — Вивьен сняла с верхней полки кофейник. — А ты не думала вернуться домой?

После паузы Роза нехотя призналась:

— Я пыталась.

Вивьен обернулась.

— Ни за что не поверю, что мать тебя не пустила…

— Да нет, что ты…

— А в чем же дело?

— Папа не разрешил. Но об этом не знает никто, кроме Бена. Так что никому не рассказывай.

Вивьен улыбнулась.

— Я и не собиралась. — Она насыпала кофе в кофейник и осторожно добавила: — Твоя мать не понимает, почему ты решила пожить у друзей. Ей невдомек, почему ты не вернулась домой.

— Что поделать, — отозвалась Роза, — я просто не могу.

— Что не можешь?

— Жаловаться маме после разговора с отцом.

— Его можно понять. — Вивьен включила чайник. — Любой мужчина хочет, чтобы жена принадлежала ему одному. Кроме моего мужа, — беспечно добавила она.

Роза вскинула голову.

— Наверное, поэтому ты до сих пор любишь его.

Вивьен вернулась к столу и присела.

— Еще вина?

— Хорошо бы, но не стоит, — ответила Роза. — Завтра я продаю горящие туры на канарский остров Лансароте.

— Ничего, справишься. Я продала уйму книг, в которые даже не заглядывала. — Взяв вилку, она принялась задумчиво рисовать линии на своей салфетке. Потом сказала: — Ты найдешь другую работу.

— Надеюсь.

— Работу найти гораздо легче, когда у тебя уже есть одна.

Роза катала по краю тарелки подпорченную виноградину.

— Меня беспокоит не столько работа. Не знаю, как жить дальше. Как жить, чтобы начать возвращать долги, как мне… — Она осеклась, помолчала и дрогнувшим голосом добавила: — Извини.

Вивьен провела еще одну линию, перпендикулярную предыдущей.

И предложила:

— Перебирайся сюда.

— Что?

— Сюда, ко мне. Переезжай и поживи пока здесь.

Роза уставилась на нее.

— Нет, я не могу…

— Это еще почему?

— Ну, ты же моя тетя…

— Вот именно.

— А мама…

— Может, она еще обрадуется.

— Думаешь?

Они переглянулись.

— Вряд ли, — покачала головой Роза.

— Ну и что?

— О Боже…

— Какая тебе разница, где жить, пока не разберешься, как быть дальше, не начнешь выплачивать долги и не найдешь другую работу?

— Пожалуй, никакой…

— Она побушует и успокоится, — заверила Вивьен. — Ты же знаешь Эди: сначала скандал, потом обида, и все, как будто ничего и не было. С ней ничего не случится.

Роза с расстановкой произнесла:

— Это было бы замечательно…

— Да. Я бы не отказалась.

— Я постараюсь…

Вивьен поднялась, чтобы принести кофе.

— Мы обе постараемся. — Она взглянула на Розу через плечо и улыбнулась. — Вот увидишь, будет весело.

И вправду весело, думала она теперь. А если повезет, в придачу к веселью явятся облегчение и утешение, ощущение собственной незаменимости, ведь многое в жизни могут обеспечить только женщины, которые уже прожили жизнь и знают, как вести хозяйство. Вивьен глотнула чаю. Прежде чем уйти в свободную комнату, Роза поцеловала ее — во внезапном порыве благодарности, какой испытывают люди, которым нежданно-негаданно протянули руку помощи.

— Я зашла просто поговорить, — напомнила Роза. — Я и не думала…

— И я тоже, — кивнула Вивьен. — Такое редко случается.

Она улыбнулась своей чашке с чаем. А докладываться Эди можно и не спешить.

Лофт в Бэнксайде располагался в огромном перестроенном здании склада викторианской эпохи. Его недавно отчищенные от копоти кирпичные стены со свежепробитыми в них современными окнами в матовых черных рамах были обращены к очаровательной — притом новехонькой — мощеной улочке, отделяющей дом от его близнеца, расположенного по соседству, в десяти футах. Подняв голову, каждый первым делом обратил бы внимание на прилепившиеся к верхним окнам выходящего на реку фасада здания изящные черные балкончики — Мэтью представил себе, как Рут будет посиживать на одном из них летними вечерами, с бокалом водки с клюквенным соком или другого напитка, актуального на тот момент в ее кругу, сидеть и млеть от живописной панорамы и гордости собственницы.

Мэтью обнаружил, что эти мысли не приносят ничего, кроме дискомфорта. В сущности, никаких иных чувств и не мог вызывать этот прокисший суп разочарования, упреков в свой адрес и неожиданно отчетливой и стойкой грусти. Дело было не просто в том, что он обижался на Рут или злился на себя за то, что прошляпил очевидное, потому что случившееся обрушилось на него — точнее, на них обоих — слишком неожиданно, подогретое не тем, что обсуждалось открыто, а скорее замалчиваемым подтекстом. Он мог бы проклинать себя за то, что запутался в этой мешанине, но даже проклятия не помогали: оглядываясь назад, он отчетливо видел, каким путем пришел к нынешнему состоянию.

Когда Мэтью объявил, что ни при каких обстоятельствах не будет участвовать в покупке этой квартиры, Рут замерла. Долгое время она задумчиво вглядывалась в него, а затем спросила:

— Можно попросить тебя только об одном?

— О чем?

— Пойти со мной и посмотреть ту квартиру. Просто взглянуть.

Он покачал головой:

— Нет.

— Ну пожалуйста, Мэтью.

— Мне она не по карману. Не хочу пускать слюни, глазея на то, чего не могу себе позволить.

— Это не для тебя, а для меня. Это я хочу, чтобы ты посмотрел квартиру.

Он промолчал.

Она почти робко добавила:

— Хочу, чтобы ты увидел, что я покупаю.

— Зачем?

— Чтобы и ты был причастен…

— Не выйдет.

— Но ты ведь придешь туда, заглянешь проведать меня?

Он колебался. Сердце сжалось.

— Конечно, — наконец ответил он, не глядя на Рут.

— Тогда приходи.

— Рут…

Она шагнула к нему, обняла за плечи и уставилась в лицо так пристально, словно задалась целью пересчитать ему ресницы.

— Мэтт, Мэтт! Для нас это еще не конец.

И вот теперь, застыв в нерешительности на ровно уложенных плитах дорожки, Мэтью твердил себе, что однажды проявить доброту — или трусость — одно дело, а упорствовать в них — совсем другое, и ничего хорошего из этого не выйдет. Что бы там ни говорила Рут, как бы ни умоляла, нельзя допустить, чтобы она заподозрила: он мог бы найти способ все переиграть, хотя имел преимущества лишь там, где и следовало ожидать, в постели, и сам понимал, что этого недостаточно.