Мальчик в полосатой пижаме - Джон Бойн

Первым нарушил молчание Шмуэль.

— Ты не знаешь, каково здесь живется, — очень тихо, почти неразборчиво произнес он.

— У тебя ведь нет сестер? — торопливо спросил Бруно, делая вид, что не слышал, что сказал его новый друг. А раз так, то и не надо отвечать.

— Нет, — Шмуэль покачал головой.

— Тебе повезло. Гретель всего двенадцать, но она воображает, будто знает все на свете. Она настоящий безнадежный случай. Сидит целыми днями у окна, а как завидит лейтенанта Котлера, мчится со всех ног в прихожую и притворяется, будто явилась туда по делу. На днях я ее застал там. Котлер вошел, она вздрогнула и говорит: «О, лейтенант Котлер! Не ожидала вас здесь увидеть». Но мне-то точно известно, что она его подкарауливала.

Рассказывая, Бруно не смотрел на Шмуэля, но когда глянул на него, обнаружил, что его друг, у которого и так кровинки в лице не было, побледнел еще сильнее.

— Что с тобой? — встревожился Бруно. — У тебя такой вид, словно тебя тошнит.

— Давай не будем о нем говорить, — попросил Шмуэль.

— О ком? — не понял Бруно.

— О лейтенанте Котлере. Я его боюсь.

— Я тоже его немного боюсь, — признался Бруно. — Он любит задираться. И от него жутко воняет. Одеколоном, которым он поливается.

И вдруг Шмуэль задрожал. Бруно огляделся, словно холод скорее можно увидеть, чем ощутить.

— Что случилось? — удивился он. — Ведь на улице тепло. Но тебе надо было надеть свитер. По вечерам становится прохладнее, — назидательно добавил он.

Вечером того же дня Бруно, к своему огорчению, узнал, что лейтенант Котлер ужинает с ними. Других гостей не было. Павел как всегда, в белой куртке — прислуживал за столом.

Бруно наблюдал, как Павел огибает стол, и обнаружил, что у него портится настроение, стоит ему взглянуть на слугу. Интересно, когда Павел был врачом, он тоже ходил в белой куртке или надевал белый халат? — размышлял Бруно. Поставив тарелки и разложив приборы перед каждым едоком, Павел отступил к стене и, пока все ели и разговаривали, стоял там совершенно неподвижно, а на лице его отсутствовало всякое выражение — старик будто спал с открытыми глазами.

При необходимости что-нибудь подать или принести Павел оживал и срывался с места, но всякий раз, когда Бруно бросал взгляд на слугу, мальчика охватывало какое-то тяжелое и мрачное предчувствие. Казалось, с каждым днем Павел становится все меньше и меньше, а щеки его, и прежде серые, поблекли еще сильнее, если такое вообще возможно. Веки Павла подозрительно набухли, и Бруно подумал, что если он неудачно моргнет, то слезы потоком польются из его глаз.

Когда старик внес в комнату стопку тарелок, Бруно не мог не заметить, что руки у него подрагивают под их тяжестью. А когда Павел опять занял свою привычную позицию у стены, Бруно почудилось, что слуга пошатнулся и упал бы, не обопрись он рукой о стену. Маме пришлось дважды просить добавки супа, с первого раза Павел не услышал. А потом, разлив вино по бокалам и опустошив бутылку, он не успел вовремя откупорить другую, чтобы наполнить папин бокал.

— Герр Лицт не разрешает нам читать стихи и пьесы, — жаловался Бруно за горячим блюдом. Поскольку у них за ужином был гость, все были одеты не по-домашнему: папа сидел в форме, мама в зеленом платье, подчеркивавшем цвет ее глаз, Гретель с Бруно нарядились в одежду, в которой они ходили в церковь в Берлине. — Я спросил, можно ли читать стихи хотя бы раз в неделю. А он сказал, что не позволит такого, пока он руководит нашим обучением.

— Уверен, он действует исходя из самых благих побуждений, — заметил отец, налегая на баранью ногу.

— Он хочет, чтобы мы учили только историю и географию, — продолжал Бруно. — И я уже начинаю ненавидеть историю с географией.

— Бруно, нельзя так говорить, — вставила мама.

— Почему ты ненавидишь историю? — Отец на секунду отложил вилку и посмотрел через стол на сына.

Тот пожал плечами, что ему тоже запрещалось делать, когда беседует со взрослыми.

— Потому что скучно.

— Скучно? Мой сын считает изучение истории скучным занятием? А теперь послушай меня, Бруно. — Отец подался вперед, тыча ножом в сына. — Здесь, за этим столом, мы оказались исключительно по милости истории. Если бы не история, сидели бы мы сейчас в тишине и покое за нашим столом в нашем берлинском доме. Здесь же мы для того, чтобы исправлять исторические ошибки.

— Все равно скучно, — повторил Бруно, особо не прислушиваясь к словам отца.

— Вам придется простить моего брата, лейтенант Котлер, — проворковала Гретель, касаясь руки гостя. Этот жест заставил маму пристально воззриться на дочку. — Он очень невежественный маленький мальчик.

— Я не невежественный, — рявкнул Бруно. И как Гретель не надоест его оскорблять! — Вам придется простить мою сестру, лейтенант Котлер, — вежливым тоном добавил он, — но она — безнадежный случай, и мы не в силах ничего изменить. Врачи говорят, что ей уже нельзя помочь.

— Заткнись! — залившись краской, выкрикнула Гретель.

— Сама заткнись, — расплылся в улыбке Бруно.

— Дети, прошу вас, — вмешалась мама.

Отец постучал ножом по столу, и все умолкли. Бруно украдкой глянул на него: сердитым папа не выглядел, но было ясно, что препирательств за столом он больше не потерпит.

— В школе мне очень нравилась история, — заговорил лейтенант Котлер. — И хотя мой отец был профессором литературы в университете, я предпочитал искусству общественные науки.

— Вот как? А я и не знала. — Мама с интересом взглянула на Котлера. — Ваш отец все еще преподает?

— Наверное… По совести говоря, я точно не знаю.

Мама вскинула брови:

— Курт, как вы можете не знать? Не поддерживаете с ним отношений?

Молодой лейтенант тщательно пережевывал баранину, и этот процесс предоставил ему возможность подумать над ответом. На Бруно он метнул сердитый взгляд, в котором читалось: зря ты, парень, завел этот разговор.

— Курт, — настаивала мама, — вы не поддерживаете отношений с отцом?

— Не совсем так, — небрежно обронил Котлер, всем своим видом давая понять, что столь пустячная тема не достойна серьезного обсуждения. На маму он при этом не смотрел. — Отец уехал из Германии несколько лет назад. В тридцать восьмом, если не ошибаюсь. С тех пор я его не видел.

Отец Бруно вдруг прекратил есть и, чуть нахмурившись, поглядел на лейтенанта Котлера:

— И куда же он уехал?

— Простите, господин комендант? — переспросил Котлер, хотя вопрос отца, как всегда, прозвучал ясно и четко.

— Я поинтересовался, куда же он уехал, — повторил комендант. — Ваш отец. Профессор литературы. В какую страну?

Котлер слегка покраснел и вдруг начал заикаться.

— К-кажется… Кажется, в данное время он в Швейцарии, — выдавил он наконец. — Последнее, что я о нем слышал, он преподает в университете в Берне.