Грех жаловаться - Феликс Кандель

– О! – сказали. – Все слышали? Подтвердил, батюшка!

И дальше – дуть-махать.

Молодые, ловкие, увертливые, – царь осмотрел с интересом, пальчиком поманил: без раздумий вскочили на запятки.

Ко двору в дураки.

– Кого же тогда сказнить? – сказал царь и мужиков оглядел.

У плетня, на привычном месте, сидел на пеньке малоумный старик Бывалыч, звезды осматривал.

Царь – не царь, а у него забота: знак не упустить.

– Этот – чего?

– Этого, – сказала Авдотька, – можно. Этому пора. Засиделся в жизни.

Кирюшка кобылу тронул.

– Не надо, – попросил Воняло. – Не трогайте. Он знаки караулит с неба.

– Знаки?

– Знаки. Когда начнется.

Царь дрогнул, поглядел с опаской:

– Чего начнется?

– Этого он не знает.

Волдыри почесал в раздумье. Губу покривил в ухмылке. Глазом заиграл. Оживился, как водой спрыснутый.

– Снизу-то, – сказал со значением, – знаков не увидать... Ему – наверху быть, поближе к небу. Да посветите, чтобы не упустил, разглядел в точности...

– Сделаем, батюшка, – отчеканила Авдотька. – Как повелел. Повыше и посветлее.

17

Горела Талица на бугре.

Избы полыхали в ряд, чистым, смолистым пламенем, свет расплескивая в ночи.

Баньки догорали первыми, сараи с амбарами, курятники и конюшни, а избы держались долго.

Избы-свечечки...

Уходил обоз по просеке.

Укатывала колымага – счастливые баловники на запятках: охотник добежит до источника.

Кирюха – главный теперь охранитель – ехал неспешно возле, гусаком погогатывал: гуляй, детина, твоя година!

В барском возке катила Авдотька с секирой, а на облучке притулился шут, Горох Капустин сын Редькин, пузырем попискивал, хозяйку ублажая.

Трясся в колымаге неистовый людодер – коленками на дне, поклоны клал без счета головой о ларец – кровавые натеки на лбу, шептал-умолял в исступлении:

– Не так это, Господи!.. Всё было не так! Не слушай их, Господи, пред Тобой стоящих, не взвешивай на весах Твоих! Кто они такие, чтобы неистово хулить меня?.. Я приду, Господи, скоро уже... Я не задержусь, разъясню без утайки: про каждого и про всех... Не внимай им, Господи, не внимай!! Этаких собак повсюду казнят, сам знаешь!..

Облака летели над землей, подсвеченные пламенем.

Край неба розовел, будто и там догорала Талица.

На высокой сосне, на толстом суку – ближе к звездам – висел малоумный старик Бывалыч, головой навзничь, как знаки на небе выглядывал.

На радость знаки и знаки на горе.

Но было пока – не разглядеть...

про храброго, сильного, славного

необоримого витязя

про Бову Королевича

и про прекраснейшую супругу его

про девку Марфутку

1

Засказывается сказка‚

Разливается по печи кашка.

Сквозь печь капнуло‚

В горшок ляпнуло.

Течи-потечи‚

Идет добрый молодец из-за печи...

Отставной кавалер-майор Василий Савельев сын Оплечуев, ликом грозен и намерением страшен‚ шел войной на соседа своего – настичь и покарать‚ и ничего он на свете не боялся, орденов кавалер, победитель и истребитель‚ ибо бояться ему было нечего.

Сосед от инфантерии‚ гарнизонный крупоед‚ прапорщик от котлет Оболдуев Угреватая Рожа, превеликий нежелатель добра, пересек спорную межу и конницей потоптал посевы ненавистника своего Оплечуева.

Вражда соседей началась по-писаному: скороспешно и без затей.

Крупоед от инфантерии Оболдуев призвал к себе Проню Фуфая и слово молвил:

– Ой еси‚ Проня Фуфай, верный мой слуга Личарда! Дай три пота с себя‚ поспеши безоглядно во град Дементиян‚ привези за сходную плату девицу буланой масти.

Старичишка в паричишке‚ а туда же...

Слуга Личарда господина своего не ослушался‚ повеление принял и коня взнуздал. Поехал Проня во град Дементиян‚ он же Воруй-городок‚ привез на показ превозрастную злодей-девицу, масти рыжей‚ в окалину: нрава лютого‚ стана крепкого‚ спелости напросвет наливной‚ и началось такое – не приведи Господь! Винопитие. Срамословие. Всескверные песни и козлиная поскакуха.

Тайный уд‚ утишенный возрастом‚ вновь стал непокоен‚ распирая материи одежд‚ и Оболдуев намекал в нетерпении чувств:

– Очень бы я желал предаться с вами постыдному...

А девица с полной отдачей:

– Дак что ж...

Заглотал сверх меры грызных орехов к беспредельному постельному деланию, начал лакомиться с нею – она и готова:

– Езжал ты в эти ворота?

Целовала его в угреватую рожу‚ укладывала на пуховую перину‚ сажала уд грешный во мрак свой кромешный‚ а Василий Савельев сын Оплечуев тут как тут:

– Моя она‚ и ворота мои. И имя ей отныне – Милитриса.

Глазом сверкнул‚ плечом двинул‚ переплатил сверх сходной цены и умыкнул Милитрису Кирбитьевну в свой удел. А там уж столы накрыты‚ разносол-бламанже: петушьи гребешки да щучьи щечки.

Милитрису напоил и с Милитрисой опочил.

У соседа от инфантерии уд опал от переживаний. Гарнизонного крупоеда огорчением поморщило‚ лицо обратив в гузку куриную. Прапорщик от котлет зубом скрипнул‚ панталоны натянул‚ кликнул по деревне мужиков‚ злобу слюной испущая: с ними и межу пересек, с ними посевы потоптал в необузданном своем вожделении‚ а буде пофартит – всякому корысти хочется – и землицу оттягает‚ Оплечуеву-отцу пожалованную в кормление за долгую службу-старание‚ Оплечуеву-сыну завещанную.

Узнал про то отставной кавалер-майор‚ скорый на обиду и на ярость подвижный‚ в рог повелел трубить и войско собирать. А мужикам не впервой! Рубахи в портки заправили и запылили лаптями‚ с лесинами наперевес: Балда Кондрат‚ Лопотуха Артемий‚ Рукосуй Семен‚ Верещага Афанасий‚ Осип Плакса да Алеша Песенка. Мужатые жены вставали у околицы‚ прикусив концы головных платков. Непочатые девки провожали бойцов без надежды на возвращение. Милитриса катила в обозе для скорого приспичения на привале‚ а отомститель за неправду‚ отставной кавалер-майор Оплечуев вел к победе славное воинство‚ бакенбарду пушил от куража:

– Пушек у нас нету? Уя! Мы и так сладим!

– Уя! – откликалось воинство. – Хрена в ей‚ в пушке? Дырка‚ облитая жалезом...