Счастливая семья - Маша Трауб

– Что ты с ним сделала? – ахнула тетя Наташа, предполагая, что мама пытала рыбака, уточняя его познания в русском языке.

– Ничего особенного, – хмыкнула мама, – пообещала испортить ему репутацию у русских туристов. Что с тобой? – Она наконец заметила, что тетя Наташа держит опавшего, как плакучая ива, папу.

Папа лежал на диване и стонал. При этом он очень страдал от того, что больше не может быть полезен семье. И предпринимал отчаянные и безуспешные попытки сесть, чтобы потом пойти развесить пляжные полотенца. Он делал два шага и падал на диван с новой порцией причитаний, роняя и полотенца, и сумку. Мама металась между папой и тетей Наташей, которая оставалась под впечатлением от утреннего происшествия. Через минуту в доме появился и Алексис, который привез маме сдачу, которую должен был с утра. И все давали советы, как лучше лечить папу.

Алексис предлагал сделать папе мануальный массаж, которому он научился в одном из рейсов в пору своей славной юности. Чтобы угодить маме, рыбак даже начал говорить по-русски – вполне сносно. Чтобы продемонстрировать свое умение, он сел на папу верхом и придавил его коленями. Папа закричал – больше от возмущения, чем от боли. Финита, пришедшая поменять полотенца, жестами предлагала поймать одну из кошек и положить папе на поясницу. Она даже сграбастала Соль и водрузила папе на спину. Но Соль совершенно не собиралась становиться лечебным поясом из собачьей шерсти и расцарапала папе попу. Ну, куда смогла достать, то и расцарапала. Папа опять истошно завопил. Финита сказала, что могла бы примотать Соль полотенцем, но мама сказала, что это негигиенично, и намазала папину попу зеленкой. Папе было, конечно, очень неловко от того, что посторонние люди садятся на него, кладут кошек и видят его в столь неделикатной позе, но, с другой стороны, ему было лестно всеобщее внимание, и он, с точки зрения мамы, стонал излишне громко.

Когда папа «выходит из строя», мама считает, что она несет ответственность за всех, и превращает нашу жизнь в образцово-показательный плац. Мы маршируем, отжимаемся и салютуем. Следующие три дня, пока папа лежал лицом в диван, замотанный пледом и намазанный всеми подручными мазями – от геля для растяжений до барсучьего жира (на самом деле это был жир кого-то еще, но мама не помнила слово, поэтому мы не могли найти перевод). Средство передала Теодора, которая, сидя за собственным забором, естественно, была в курсе происходящих у нас в семье событий. Так вот банку с вонючей жидкостью она передала через Финиту. Та не верила в чудодейственную силу средства и сказала маме, что на ее месте она бы ни за что не намазала мужа этим. Поскольку мужа у Финиты никогда не было и даже не предвиделось, мама решила, что слова и жесты домработницы – самая лучшая характеристика.

– Тогда точно хорошее средство, – сказала мама и решительно намазала папину спину. Через минуту папа закричал так, как будто его ошпарили кипятком.

– Быстро сотри с меня это!

– Терпи. – Мама не без удовольствия смотрела, как папа корчится в муках.

– Не могу! Жжет! – умолял папа.

– Жжет – значит, действует, – сказала мама.

Потом папа еще долго кричал. Но на следующий день встал без посторонней помощи – средство и вправду оказалось чудодейственным. Правда, с одним побочным эффектом – от папы продолжало пахнуть барсучьими испражнениями. Или дохлым скунсом, хотя никто из нас точно не знал, как пахнет скунс, тем более дохлый. Или и тем, и другим сразу. Но кем-то точно сдохшим и очень вонючим. Запах невозможно было отбить ничем – ни тройной ванной с использованием ароматических масел, ни духами (причем духами тети Наташи, шлейф от которых распространялся далеко за пределы нашей улицы), ни чистящими средствами (в отчаянной попытке избавиться от запаха мама помыла папину спину средством для унитаза).

– Надо спросить у Теодоры, чем это отмывается, – сказал папа.

– Ты что? Это же неудобно! Она так хотела помочь и, между прочим, помогла, – ответила мама.

– Пока ты пытаешься сохранить приличия, у нас тут все пропитается!

– Ничего, отмоем, проветрим. Зато ты здоров!

Неделю мы жили спокойно. Алексис приезжал каждое утро и почтительно ждал за дверью. Мама выходила, разглядывала улов и ехидно спрашивала про луну. Алексис сокрушенно вздыхал, но на луну больше не роптал. Финита в первый раз за все время справилась со счетом и выкладывала требуемый комплект полотенец. Мама, которая после уборки заглянула под все кровати, с удивлением вынуждена была признать – и под кроватями домработница помыла. (Финита оставила пыльные углы, но мама решила не придираться – и так она добилась практически невозможного.)

Была еще одна радость – мама подружилась с женой хозяина мясной лавки Стеллой, и та научила мужа делать для мамы смешанный фарш из трех видов мяса. В обмен на любезность мама налепила сибирские пельмени и угостила Стеллу столь экзотическим блюдом. После дегустации мама получила свободный доступ в холодильник. Когда она появлялась в лавке, мясник Спиро (который был накормлен мамиными пельменями) открывал ей дверь, и мама шла разглядывать туши, показывая пальцем на ту часть, которая ей нужна. А еще мы стали регулярно получать колбаски от Спиро (он делал их сам – жгучие, жирные, удивительно вкусные). Мама сказала, что колбаски от Спиро лучше баварских, чем обеспечила себе постоянную поставку. Хозяин лавки постоянно экспериментировал с наполнителем для колбасок, специями и даже формой, то делая сардельки, то выкладывая узкую колбаску змейкой, и очень хотел узнать мамино мнение. Он мечтал заполонить своими колбасками весь мир, и мама его в этом всячески поддерживала. Стелла тоже всегда была рада маме, поскольку в это время она не должна была выслушивать речи мужа о мировом господстве и его неминуемом колбасном триумфе, а могла заняться детьми, стиркой и огородом. Мама и не знала, что Спиро говорит о колбасной экспансии, поскольку не понимала по-гречески, а Спиро не говорил ни на одном другом языке (в отличие от Стеллы, которая прекрасно знала английский и даже французский, что тщательно скрывала от мужа, как один из грехов юности. С мамой они говорили по-французски, копаясь в грядках, – когда мама видела разрыхленную землю, не могла не опустить в нее руки. Она так «заземлялась» и возвращала себе спокойствие). Опять же в четыре руки они с женой мясника быстро расправлялись с сорняками, а мы были обречены на колбаски и овощи с огорода Стеллы. Так вот, Спиро считал маму прекрасной собеседницей. И даже жене говорил, что Мария дала очень дельный совет. Стелла прикрывала лицо фартуком, чтобы не расхохотаться.

То есть я хочу сказать, что у нас все было хорошо. Жизнь, как говорила мама, наладилась. Дядя Боря сидел на регулярных поставках английских газет со свежими задачками по бриджу и судоку. Тетя Наташа уходила в плавание. Сима с папой устраивали променады к пугалу (папа за выносом мусора пересказывал Симе содержание «Волшебника Изумрудного города»), только у меня компании не было. Поэтому я ловил ящериц, изучал богомолов и бабочек и страдал от шуток по поводу того, что я – точь-в-точь герой Даррелла. Я играл с дядей Борей в шахматы, с Симой – в футбол, бегал в магазин за хлебом для Теодоры, осуществлял доставку пиццы из нашей, ставшей уже домашней, пиццерии Василия. Я даже прочел Даррелла. И что хочу сказать – наша жизнь мало чем отличалась от его. Разве что ослов я так ни разу и не увидел.