Хозяин Проливов - Ольга Игоревна Елисеева

Кровь хлынула в Колыбель.

— Все, до кого долетят брызги, загадайте сокровенное, — успел прошептать Элак. Звук из разрезанного горла вышел со свистом и бульканьем.

Бреселида осознала, что ее ладони, как и три дня назад, в царской крови. Теперь это был молодой Царь Леса. Он отдал ей свою жизнь легко, без жалоб и просьб. «Я хочу, чтоб Делайс жил! — взмолилась меотянка. — Со мной или без меня, только бы он вернулся!» Это не была правда, Бреселида желала царя для себя и ни для кого другого. Но она просила так, как считала достойным, и подобную просьбу грешно было не исполнить.

Веером разлетевшиеся капли крови обдали и стоявших позади Бреселиды Радку с Хиронидом. Они двигались в хвосте каравана, вошли в ледяной зал последними и очутились у самой Колыбели случайно. Просто потому что она возникала как раз перед ними.

Кентавр почувствовал, как горячая, точно раскаленный металл, кровь обрызгала ему грудь и ноги. Он очень хотел навсегда остаться с Радкой в человеческом обличье, но загадал совсем другое. Его тело налилось новой силой, разом вернулись запахи, цвета, звуки окружающего мира. Они перепутались: пахли, пели и распускались душной благоуханной волной — и главным среди них был настойчивый женский аромат, едва сдерживаемый, но изо всех сил рвущийся наружу.

«Она ведь всегда боялась!» — удивился Хиронид, переводя взгляд на Радку. Рядом с ним, перебирая маленькими копытами, стояла женщина-кентавр. Единственная в своем роде спутница для такого однолюба, как он. Радка смущенно улыбнулась, стесняясь своего нового облика. В душе она сгорала от радости, что у ее «названого брата» такой ошарашенный счастливый вид.

Справа от Колыбели стоял Нестор. Когда брызнула кровь, он успел растопырить крылья, закрыв ученика. Малютка грифон так и не смог пожелать вожделенных сладостей. Впрочем, гору засахаренных орешков Бреселида в силах была подарить ему и без всякого волшебства. Зато старый хронист оказался в горячих каплях от шеи до пят и с отвращением встряхнулся, как собака. «Боги, как они меня утомили своими бесконечными выходками! — возмутился он. — Хочу на покой! На покой!»

После пережитого потрясения Бреселида очнулась первой. Она-то раньше других и заметила, что происходит с Элаком. Его мертвое тело съежилось сухой скорлупой каштанового ореха, и вместо него у края колыбели оказался свернувшийся клубком Золотой Зверь. Он уже однажды являлся сотнице ночью в буковом лесу. Зверь мерно дышал, как во сне, когда же женщина коснулась его рукой, вздрогнул, открыл глаза и попытался встать. Его лапы разъезжались от слабости. Но он был жив! И это больше всего поразило «амазонку».

Молодой Пан в короне из виноградных листьев поманил женщину пальцем.

— Спасибо, Бреселида. — Его улыбка была нездешней и светилась радостью.

— За что? — не поняла всадница. — Я убила тебя!

— Ты завершила круг, — кивнул он. — Я больше не служу смертным. Я наследовал корону своего отца и теперь Царь Леса.

Он зашел за Колыбель и толкнул рукой стену. В ней открылась громадная трещина, из которой бил яркий свет. Все, стоявшие в пещере, увидели бескрайний луг, цветы на нем были раза в полтора крупнее обычных, над ними с гудением проносились полосатые, как тигры, пчелы, терпкий аромат ударял в голову, а травы и листья разговаривали на понятном людям языке.

— Это мой мир, — строго сказал Элак, и в его голосе впервые со дня знакомства с Бреселидой зазвучали властные нотки. — Таким когда-то было все вокруг. Но сейчас земля засыпает, наступает другое время, и существам с моей кровью уже нет места среди людей. — Он поднял руку и поманил чету кентавров за собой. — Они будут счастливы здесь, среди вечного лета. — Его взгляд уперся в Нестора. — Иди уж и ты, старая трещотка. — В голосе Царя Леса было больше нежности, чем насмешки. — Что загадал, то и получи. Отдых и пляски на лужайке. — Лицо Элака стало серьезным. — Прощай, Бреселида. — Он подошел к «амазонке» и, тряхнув челкой под золотыми виноградными листьями, чмокнул ее в щеку. — Помни, что и твой мир скоро изменится до неузнаваемости. Если это напугает тебя, приходи, я открою тебе дверь на Острова Блаженных.

Странный звук из Колыбели прервал их прощание. Женщина опустила глаза и чуть не отпрянула в сторону. На дне золотой люльки, размеры которой, впрочем, подошли бы для младенца-великана, лежал живой царь без кровинки в лице и отчаянно делал ей протестующие знаки. То ли он возражал, чтоб Бреселида отправлялась на Острова Блаженных, то ли требовал, чтоб его, наконец, вынули.

Ясно было одно: по каким-то причинам Делайс пока не может говорить. Сотница сама помогла «живому богу» сначала сесть, а потом вылезти из Колыбели. Остальные меотянки были столь потрясены его явлением, что вновь простерлись ниц. Теперь он для них действительно был ожившим божеством. Сгоревшим в огне и воскресшим во льду.

Царь знаком приказал им подняться. Не говоря ни слова, он взял Колыбель под мышку — при его прикосновении реликвия уменьшилась до размеров шкатулки — и, проводив взглядом удаляющихся с Элаком волшебных существ, двинулся к выходу. Меотянки в благоговейном молчании следовали за ним.

Наверху у входа в пещеру, где тело циклопа уже окаменело, из кустов навстречу царю вышел небольшой вооруженный отряд. Впереди на пегом муле, свесив ноги до самой земли, ехал Ярмес в козловой безрукавке, перетянутой дорогим поясом. По его уверенному виду было ясно, что он командует остальной босоногой братией, вооруженной буковыми копьями.

Увидев Золотую Колыбель, мужчины, как до этого меотянки в пещере, опустились перед «живым богом» на колени. Делайс обернулся к Бреселиде. На его лице была написана мука. Но он так ничего и не произнес. Вышедшие из врат смерти молчат трое суток. Иначе они снова могут вернуться обратно…

Сотница понимала и без слов. Она должна была отпустить царя, ибо ее служба совершилась, а его путь только начат. В этот миг она остро завидовала Бере, которая расставалась со своим возлюбленным в надежде на новую встречу. От нее царь уходил навсегда. Делайс не позволил себе даже дотронуться до ее щеки. Он вскочил на Белерофонта и, помахав на прощание меотийскому конвою, поехал впереди отряда Ярмеса.

Путешествуя по свету, Аполлон и его флейта по имени Марсий заночевали в гранатовой роще у лаконского городка Амиклы. Здесь гиперборейцу приснился странный сон. Будто бы он сидел на камне, подбирая мелодии, и вдруг почувствовал чужой взгляд. Солнечный бог обернулся: из гущи леса на него смотрели два темных продолговатых, как зернышки граната, глаза. В следующую секунду испуганный зверь метнулся прочь. Это был молодой олень, вернее, олененок, число веточек на его рогах все время менялось. Феб превратился в волка и большими прыжками помчался за добычей. Он догнал ее у источника и, вскочив на спину, прижал к земле. Острые зубы впились в шею жертве, и тут Аполлон с ужасом обнаружил, что сжимает железной хваткой не зверя, а прекрасного мальчика…

Лучник проснулся в холодном поту.

— Ты маньяк, — сообщил Марсий.