Фотограф смерти - Екатерина Лесина

– Потому что они не выходят из дому, – отвечает она.

И это правда, пусть и не вся: Анастасия была против свадьбы, но впервые Антонина ослушалась запрета, так как думала, что пришла пора жить самостоятельно.

Она ошиблась.

Их квартира находится на окраине города. Из окон открывается вид на пустырь, да и окон тех – полтора. Одно разрезано пополам фанерной перегородкой, разделяющей комнату надвое. Половина – для Антонины с супругом, половина – для хозяйки.

Толстая, низкорослая, та похожа на карлицу. Она любопытна и громкоголоса, иногда попивает и принимается петь. У хозяйки хороший голос, но мужа раздражает отсутствие тишины и старая, рассыпающаяся мебель.

– Тебе следует вернуться домой. – Он говорит эту фразу каждый вечер, когда садится за стол. Двумя пальцами он берет ложку и брезгливо вытирает о полотенце. Точно так же очищает и вилку. Он долго принюхивается к еде, а ест, выковыривая по крошке, холодные липкие макароны или синеватую картошку.

– Тебе следует вернуться домой и поговорить с родителями, – повторяет он, скрещивая вилку и ложку на пустой тарелке. – Они не имеют права выгонять тебя. И мы вернемся по адресу прописки.

Антонину тянет спросить, когда он успел прописаться в квартиру, но она стесняется.

А в памяти снова провал. И очередная картинка. Возвращение. Чужие ботинки на месте, где положено стоять белым выходным туфлям. Куртка на вешалке. Чемодан с блестящими замочками.

Анастасия бродит по квартире, делая вид, что не замечает этих изменений. Даже стол накрывают на троих. Он ест в комнате Антонины. Ему не по вкусу эта обособленность, но он терпит… терпение иссякло в мае. Он открыл окна, выпуская застоявшийся воздух. В доме запахло сиренью, и аромат этот напугал Анастасию до того, что у нее отказало сердце.

Тело увезли до прихода Антонины с работы, и она увидела Анастасию лишь на похоронах. Крохотная мумия в огромном, не по размеру, гробу.

Но смерть Анастасии ничего не изменила в доме. Те же стены с выцветшими до потери рисунка обоями, те же часы, замолчавшие много лет назад, те же фотографии в рамочках.

Перемены начались позже. Они требовали времени и подготовки, ведь он не любил действовать наобум. Пока готовился, стаскивая в квартиру рулоны с обоями, пакеты клея и прочий строительный антураж, из квартиры ушел Семен.

Его нашли на следующий же день с размозженной головой, и Антонина подумала, что она в очередной раз получила свободу. Эти похороны прошли точно так же, как первые: церемониально, малолюдно.

– Ну вот мы и вдвоем остались, – сказал он, целуя Тоню в щеку. – Теперь все пойдет иначе.

И сдержал слово. Начавшийся ремонт вытряхнул Антонину из прошлой реальности в новую, где, оказывается, изменился весь мир. И в мире нашлось место для нее.

– Я старалась не думать, откуда берутся деньги. – Номер третий сидела, не шевелясь. – Он уходил. Иногда на сутки-трое. Однажды на неделю. Возвращался и кидал на стол пачки, перетянутые резинкой для волос. Черненькой такой. Я сортировала. Крупные купюры к крупным, мелкие – к мелким.

Адам ждал появления дежурной сестры, или санитара, или кого-нибудь, кому положено совершать обход и проверку, но постепенно приходил к выводу, что ожидание бессмысленно.

Номер третий выбралась из палаты, пересекла территорию клиники, чтобы поговорить с Адамом. Следовательно, этот разговор важен для нее.

– Как-то пришел без денег и в крови, заперся в ванной и сидел сутки. Потом запретил из дому выходить. Я не спорила. Я беременная была. Чудесное состояние.

Сколько правды в ее словах? Всеслава уверена в том, что номер третий сознательно дезинформирует Адама с целью получить сочувствие.

Однако, будь данное положение истинно, она нашла бы иного слушателя: при прошлой беседе Адам сочувствия не выразил. Следовательно, теоретическая цель номера третьего не была достигнута.

– Он хотел ребенка. Решил, что будет мальчик. Наследник. И повторял, будто все – для наследника. А родилась девочка. Это его расстроило. Он не подарил мне цветов. Все приезжали в роддом с цветами, а он – нет. И в первые месяцы к Нюточке не подходил. Исчезать стал чаще, и не на работу. Приходил уставший и воняющий духами. А мне было все равно, я обрела смысл жизни. Понимаешь?

И сама себе ответила:

– Не понимаешь. Ты же ненормальный… и меня сделают ненормальной. Заперли здесь нервы успокаивать. А сами убить хотят… меня – и убить?

– С вашей стороны имела место попытка суицида.

– Ты смешно говоришь. Но ничего не было. Это она сказала про суицид? Ложь. Им надо сделать вид, что я сумасшедшая. Никто не станет копаться в смерти сумасшедшей. Видишь?

Она протянула руку, демонстрируя повязку:

– Это доказательство моей невменяемости. Одна попытка неудачная, вторая – удачная. А все почему? Потому что он меня сфотографировал. Другой он. Я не могу сказать, я обещала Женечке.

– Позволите? – Адам, преодолев брезгливость, коснулся бинтов. Живой человек – не то, что мертвый. С трупами легче. Но повязка снялась легко. Под слоем бинтов имелась плотная подушечка, пропитанная антисептиком, и поперечный шрам характерных размеров и расположения.

Номер третий разглядывала шрам с удивлением и брезгливостью.

– Видишь? – шепотом спросила она. – Что они со мной сделали?

– Вижу. Вы сами это сделали.

– Нет.

– Вы держали нож в правой руке. Коснулись запястья, пробуя остроту лезвия. Вот след, – Адам указал на ответвление основной линии. – Характерная засечка. Затем вы переместили лезвие и одним движением рассекли кожно-мышечные покровы и вены.

Большими пальцами он надавил на шрам, заставляя раскрыться.

– Больно!

– Глубина разреза меняется, следовательно, изменялось и давление в направлении от большого пальца к мизинцу. Теоретически подобные раны могут быть нанесены другим субъектом, но в этом случае возникает вопрос отсутствия других повреждений.

– То есть?

– Вы не сопротивлялись, когда вас резали, – Адам вернул повязку на место, и номер третий накрыла ее ладонью, защищая от иных вмешательств. – Почему?

– Потому что он успел сфотографировать меня… он успел меня сфотографировать…

Номер третий поднялась.

– Успел сфотографировать. А раньше фотографировать не любил.

Она двигалась, как сомнамбула.

– Почему просто не отпустить? Они сговорились. Он и еще он.

Номер третий остановилась у двери и сказала:

– Скоро я умру. Не позволяйте фотографировать себя.

– Хорошо, – ответил Адам, раздумывая, не стоит ли нажать на кнопку вызова сестры. Состояние номера третьего свидетельствовало об усугублении симптоматики расстройства и, вероятно, требовало вмешательства.