Мифогенная любовь каст - Павел Пепперштейн

– А мне кажется, он младенец! Baby, – усмехнулась другая невеста.

– А вот и наш катер! – жених указал на лагуну концом трости. – Давайте отправимся к морю.

Они быстро пошли к пристани, зачем-то прихватив с собой нищего, что сидел у входа.

Вскоре эти четверо оказались на Лидо, на полоске земли, отделяющей венецианскую лагуну от открытого моря. Они стояли на пустом пляже, лицом к морю, спиной к пустым и роскошным отелям.

– Видите? Дельфины, – произнесла одна из девочек, указывая на море. Действительно, там, где на море лежало длинное солнечное пятно, резвилась и прыгала стая дельфинов.

– Раньше я их здесь не видела, – сказала другая девочка. – Но вот люди убрались отсюда, и дельфины сразу появились.

– А я думала, они любят людей, – сказала Элли. – Им нравится играть с ними. Они общительные.

– Ну, вот мы и составим им компанию! – воскликнул Джерри весело. – А они нам. Отпразднуем нашу свадьбу в лучшем обществе! Мы, правда, не люди, но им что люди, что боги – все едино.

Он стал сбрасывать с себя одежду. Девочки последовали его примеру. Радужневицкий и девочки быстро разделись, вошли в море и поплыли по направлению к дельфинам. Радужневицкий держал над водой бутылку шампанского.

Дунаеву отчего-то стало лень раздеваться, и он поплыл за ними прямо в одежде. Его переполняла радостная мощь – ни пыльник, ни бинокль, ни тяжелые сапоги не мешали наслаждению, которое он получал от купания. Даже если бы на нем висели чугунные вериги – и это не уменьшило бы счастья. Соленые волны весело били его по щекам, он хохотал. Вскоре вокруг них уже ныряли и прыгали блестящие тела дельфинов. Смех богов и тонкий дельфиний скрежет, величественный плеск моря… Четверо купающихся оседлали четырех дельфинов и с хохотом понеслись на них в открытое море, прочь от земли.

Прощай, мы уходим далеко,

Подальше от грешной земли!

Голые девочки визжали, обняв дельфинов. Радужневицкий хохотал, в волосах и бороде его застряли зеленые водоросли. Дельфины неслись все быстрее, рассекая пенную воду. Время от времени они уходили под воду, потом совершали головокружительный перелет в воздухе и снова мчались… Брызги соленой пены, хохот, сверкающее солнце, и уход в глубину, в зеленую огромную воду, и снова в воздух… И передаваемая с цирковой ловкостью бутылка, и жадные глотки шампанского, которое стало горячим от солнца.

От всего этого ликования Дунаева стало неудержимо распирать – он рос, запрокинув голову с мокрыми волосьями, стараясь утопить в хохоте то слово, которое слышал в крокодильем питомнике, но оно выплывало, и волна горячечного бреда заливала мозг. Он пытался сдержаться, но не мог, и вот заорал:

– Я гений! Я гений, блядь!

Дельфин выскользнул из-под него, и вот уже без всякого дельфина он несся по волнам, не отставая от дельфинов, так же, как они, ныряя, взлетая в воздух, рассекая волны. Хохот и крик «Я гений!» становились все громче. Ему казалось, что Радужневицкий, и девочки, и дельфины уменьшаются, он уже не мог плыть с ними вровень, он все время вырывался вперед, затем делал обратный прыжок, перепрыгивая через друзей, причем его огромная тень на мгновение накрывала их целиком.

Он понял, что пришло время прощаться. Он решил вернуться в Венецию, им же предстояло кругосветное.

– Прощайте, ребята! – закричал он. – Я обратно, в Венецию! Приятного вам кругосветного!

– Прощай, Володя! – кричали они и махали руками.

Он уже не поплыл, а пошел обратно к городу, как Гулливер возвышаясь над морем.

Перешагнув Лидо, вступил в более теплую и склизкую воду лагуны. Вода доходила ему до колен. Оглянулся. В сиянии солнца и моря еще различались какие-то скачущие точки – тени от несущихся дельфинов. Но вскоре они исчезли.

– Прощайте, Андрей Васильевич! Славно повоевали вместе. Все мы заслужили Великий Отдых. Попутного вам ветра! – Дунаев последний раз помахал горизонту рукой и стал выжимать свою одежду.

Как у синего моря

Свои волосы выжмет колосс.

Образуется заводь

Из воды, ниспадающей с этих волос.

Любовное возбуждение нарастало в его огромном теле, достигая бескрайних размеров. Хорошо Радужневицкому – он уносился со своими невестами на дельфинах. А кого ебать Дунаеву? Куда выплеснуть нечеловеческое возбуждение? Гигантом он стоял над Венецией, над ее каналами и дворцами. Женственность этого прекрасного города не вызывала сомнений. Эх, выебать бы все это… – блики, птиц на площадях, порталы, дворики, сваи, мостики, ковры… А почему бы и нет? Дунаев стал торопливо расстегивать ширинку. Из ширинки доносился какой-то гомон и хохот, как будто член хохотал и визжал многими голосами. Дунаев достал член и с изумлением воззрился на него. Его поджидал сюрприз: оказалось, что член его хорошо оснащен, ведь он собирался ебать не нежное женское тело, а целый город. Могли попасться и шпили, и другие острые украшения крыш. Но член был полностью защищен коконом из суперсовременных, полупрозрачных материалов: под покровом из зеленоватого непробиваемого стекла на поверхности гигантского полового органа расположилось нечто вроде палубы, где в креслах пестрела веселая публика, приготовившаяся к острому аттракциону. Туристы в белых шлемах, пристегнутые к своим сиденьям, гомонили, вращали крошечными солнечными зонтиками, щелкали фотоаппаратами. С тех пор Дунаев называл свой член Туристическим Трамвайчиком. Присмотревшись, он узнал все то же общество – многих он видел еще в Вене, в парке Эполет, другие присоединились уже в Венеции, на свадебном балу Радужневицкого. Кроме этих людей, никого не осталось в опустевшей Венеции.

Дунаев лег на Венецию, его член ушел в прохладную и нежную воду Канала Гранде. Один локоть он поставил на остров Джудекка, другой рукой оперся о кладбищенский остров Святого Михаила. Стал совершать фрикционные движения, улавливая священный ритм жизни.

Через некоторое время он застонал и резко приподнялся. Некоторые части города глубже ушли в воду под его тяжестью. Ему хотелось кончить туда, где есть жизнь: в этом мертвом городе оставался лишь один живой дворец – тот, где только что справлялась свадьба. Правда, гости перебрались оттуда на член Дунаева, но дворец жил – еще не остыло горячее вино в мраморных чашах, еще в подвальном бассейне сверкал красными глазами крокодил-альбинос, а на крыше дворца стоял толстый человек в мокрой насквозь рубашке. И с привольным отвращением пел, обращаясь к наступающим волнам:

Море, море! Дар безбрежный!

Над тобой встают как зори,

Над тобой встают как горы

Нашей юности надежды!

Огромное витражное окно палаццо манило тайными огнями.

– ДА! – крикнул Дунаев и ввел кончик члена в это окно. И задвигался, ебя дворец.

Туристы, сидящие в креслах на поверхности дунаевского члена, радостно вопили. Для них происходящее было чем-то вроде «американских горок». Сквозь стекла их защитных шлемов парторг узнавал маленькие возбужденно-счастливые лица – княгиня Эполет, Кори Фармак, зео Ванденстайн, Глеб фон Ветер, Бездна де Небо, хозяин дворца (Отелло), Валентина, Кока Розетти-Солеску, Шар ван Земля, Куб де Гипс, Терри-Окки Винтербер и даже Квентин Фарецкий, о котором говорили, что он умер, а он был живехонек и присутствовал во всех своих телах.