Книги Якова - Ольга Токарчук

и несчастливым. После развода он снова женился, но и этот брак не был прочным. Случались у него также и романы с мужчинами. Одному любовнику он подарил городок и несколько деревень. Так что, вероятно, на роль мужа Любомирский не годился. Он и сам всегда считал себя солдатом. Тактические таланты Любомирского, видимо, заметил сам прусский король Фридрих, потому что в период Силезских войн сделал его генералом. Движимый какой-то труднообъяснимой скукой, вызванной прусской муштрой, князь дезертировал из армии и собрал собственный отряд, вместе с которым нападал на вчерашних товарищей по оружию. Он, впрочем, работал на два фронта, сражаясь также и против польской армии, плюс к тому – с наслаждением предавался насилию и грабежам. Межфронтовая территория, ее восхитительная анархия, временная отмена всех человеческих и божественных законов, сожженные деревни, которые оставляют за собой войска, усеянное трупами поле битвы, возможности для мародерства, в том числе убийства себе подобных, тошнотворный запах крови, смешанный с кислой вонью перегара, – вот что стало подлинным княжеством Ежи Марцина. В конце концов поляки его поймали и за измену и бандитизм приговорили к смертной казни. За Любомирского вступились родственники, и смертный приговор заменили многолетним тюремным заключением. Однако после создания Барской конфедерации вспомнили о его талантах как командира и дали Любомирскому шанс исправить собственную репутацию. Он занимался снабжением войск Пулаского в Ясногорской крепости и сам туда наведывался.

Ежи Марцин до сих пор хорошо помнит вечер в Ченстохове, когда умерла жена этого Франка. Любомирский глядел, как неофиты выстраиваются в небольшую похоронную процессию и с разрешения коменданта крепости выходят за пределы монастыря, чтобы похоронить тело в какой-то пещере. Кажется, он никогда в жизни не видел более подавленных людей. Несчастные, помятые, посеревшие, одетые кто по-турецки, кто по-казачьи, а женщины в дешевых, аляповатых платьях, неуместных на похоронах. Тогда Любомирскому стало их жаль. Кто бы мог подумать, что он сам окажется среди них?

Князь Любомирский знал, что во время хаотичной осады Ченстоховы солдаты, хотя с заключенным общаться запрещалось, ходили к этому Франку, словно к какому-нибудь ксендзу, и он возлагал руки им на головы. Среди солдат ходило поверье, что прикосновение Якова делает их неуязвимыми в бою. Еще он помнит ту девушку, дочь Франка, молоденькую и робкую, которую отец не выпускал из башни, вероятно, опасаясь за ее честь; порой она, прикрыв прелестную головку капюшоном, пробиралась из города в монастырь.

Тогда, в этой Ченстохове, князь впал в какое-то мрачное состояние. Искренне молиться он не умел, бездумно бормотал положенные слова, и еще ему делалось не по себе от развешанных по стенам вотивных даров. А если бы с ним приключилось такое несчастье? Если бы он потерял ногу или взрыв обезобразил его лицо? Но в одном Любомирский был уверен: к таким людям, как он, Богоматерь благоволит, что не однажды уже доказывала. Она была ему словно родственница, добрая тетушка, которая поможет выбраться из любых неприятностей.

Заскучав от царившего в монастыре безделья, Любомирский каждый вечер напивался и науськивал своих унтер-офицеров на молодую дочь заключенного. Однажды, поддавшись приступу пьяной щедрости, устав от этого места, в котором князь чувствовал себя не менее узником, чем тот, настоящий – чудак-еврей, подарил неофитам корзину провизии, с трудом добытой в городе, и бочку довольно посредственного вина из монастырских подвалов. Франк прислал в ответ любезное письмо с благодарностью и красивый турецкий нож с серебряной рукоятью, инкрустированной бирюзой, – подарок гораздо более ценный, чем корзина с едой и кислое вино. Этот нож Любомирский куда-то задевал, но потом, когда попал в беду и оказался в Вене, вдруг о нем вспомнил.

После падения Ясногорской крепости он вернулся в Варшаву. Говорили, что на Разделительном сейме[214] князь сам, лично, отодвинул Рейтана, а позже даже чертил новые границы Польского королевства, обрубленного и увечного. Поэтому вскоре все варшавские знакомые, завидев Любомирского, начали переходить на другую сторону улицы. А он в охваченной хаосом столице вел бурную жизнь, просаживая остатки состояния и одалживая огромные суммы. Пил, играл в карты – его именовали вошедшим недавно в моду словом «либертин», хотя ведь князь до последнего держался заодно с ультракатоликами. В опубликованном в 1781 году списке долгов Любомирского оказалось более ста имен кредиторов. Они скрупулезно подсчитали гигантскую сумму: два миллиона шестьсот девяносто девять тысяч двести девяносто девять польских злотых. Ежи Марцин стал банкротом – возможно, крупнейшим в Европе. Несколько лет спустя от одной из своих знакомых, старой Коссаковской, Любомирский узнал, что двор Якова Франка переехал в Оффенбах.

И вдруг этот нож с инкрустацией из бирюзы, то ли потерянный, то ли подаренный какой-нибудь шлюхе, начертал своим лезвием в хаосе княжеских мыслей одну, поразительную: безусловно, его, князя Любомирского, что-то связывает с этими людьми, раз он то и дело с ними сталкивается – раз в несколько лет, ведь впервые он увидел их в Каменце, еще евреями, прячущимися за своими длинными бородами, а потом – уже крещенными, когда по просьбе этой боевой бабы Коссаковской они всю зиму жили в его владениях. Должно быть, существует некая незримая сила, связующая человеческие судьбы: как иначе объяснить совпадения вроде новой встречи в Ченстохове? Теперь, оказавшись едва ли не бездомным, Любомирский охотно уверовал в невидимые нити судьбы, но главным образом полагался на собственную интуицию. При этом он был глубоко убежден, что его жизненный путь прям и последователен, словно прорублен сабельным клинком. Он только жалеет, что потом не обменялся с Яковом ни словом. А теперь у этого почерневшего ченстоховского узника – свой замок и двор. Наверняка все это судьба подарила ему ради того, чтобы спасти князя Любомирского, когда тому придется бежать из Варшавы.

Только смелые, неординарные, можно сказать, эксцентричные идеи имеют шанс осуществиться – вот что он усвоил за свою бурную жизнь. Потому что вся прежняя жизнь князя Любомирского состоит из таких неординарных решений, недоступных черни.

И теперь все вышло примерно так же. Любомирский отправил письмо старинному другу, еще по прусским временам, князю Фридриху Карлу Лихновскому[215], с просьбой замолвить о нем словечко перед Франком, раз тот, неведомо как, заделался столь важной птицей. Просил упомянуть о старом знакомом, не уточняя, о чем идет речь, и деликатной и сложной ситуации, в которую тот попал. Вскоре от этого друга пришло письмо, написанное поспешно и восторженно, в котором сообщалось, что барон Франк-Добруцкий почтет за честь доверить его светлости князю Любомирскому командование своей личной стражей, так как надеется таким образом укрепить великолепие двора. Франк также предложил князю квартиру в