Имаджика - Клайв Баркер

Миляга не стал звать своего брата второй раз – все равно тот ничего бы не услышал. Вместо этого он ринулся через пещеру и обхватил Сартори сзади, прижав его руки к бокам, где они уже не могли причинить Целестине никакого вреда. В ту же секунду он заметил, как взгляд Целестины заметался между двумя стоящими перед ней фигурами. То ли потрясенная увиденным, то ли по причине полного измождения она ослабила свою хватку, и щупальца повисли венками у Сартори на шее, обнажив лицо двойника и тем самым подтвердив ее догадку. Она полностью освободила Сартори от щупалец и притянула их к себе.

Вновь обретя зрение, Сартори повернул голову назад, чтобы увидеть, кто взял его в плен. Узнав Милягу, он немедленно прекратил борьбу и покорно обмяк в руках Примирителя, полностью умиротворенный.

– Почему всегда, когда я встречаю тебя, ты пытаешься причинить кому-нибудь вред? Ответь мне, брат? – спросил у него Миляга.

– Брат? – переспросил Сартори. – С каких это пор я стал тебе братом?

– Мы всегда были братьями.

– Ты пытался убить меня в Изорддеррексе, или ты забыл? Что-то изменилось с тех пор?

– Да, – ответил Миляга. – Я изменился.

– Да ну?

– Я готов принять свое... родство.

– Прекрасное слово.

– Собственно говоря, я принимаю ответственность за все, чем я был, есть и буду. За это мне надо поблагодарить твоего Овиата.

– Приятно это слышать, – сказал Сартори. – Особенно в такой компании.

Он оглянулся на Целестину. Она по-прежнему стояла на месте, хотя было ясно, что держат ее отнюдь не ноги, а уцепившиеся за стену щупальца. Веки ее слипались, а по всему телу пробегали волны дрожи. Миляга понимал, что ей нужна помощь, но не мог ничего поделать, пока руки его были заняты Сартори. Тогда он повернулся и швырнул своего брата в направлении пролома. Тело Сартори полетело, словно манекен, и лишь в самый последний момент он выставил руки, чтобы смягчить удар.

Потом он поднялся. На мгновение Миляге показалось, что двойник собирается мстить, и он набрал в легкие воздуха, чтобы суметь защититься. Заметив это, Сартори сказал:

– У меня сломан хребет, братец. Неужели ты нападешь на меня сейчас? – И словно желая доказать, в каком плачевном состоянии он находится, он пополз по груде кирпичей, словно змея, изгнанная из своей норы.

– Добро пожаловать к ней, – сказал он перед тем, как исчезнуть из виду в более светлом сумраке коридора.

Вновь посмотрев на Целестину, Миляга увидел, что глаза ее закрылись, а тело безвольно повисло на упорных щупальцах. Он двинулся к ней, но стоило ему приблизиться, как глаза ее открылись, и она пробормотала:

– Нет... я не хочу... чтобы ты... приближался...

Мог ли он винить ее за это? Один человек с его лицом уже попытался убить ее или изнасиловать, а может быть – и то и другое вместе. С чего же ей доверять второму? Но не время было убеждать ее в своей невиновности; она нуждалась в помощи, а не в извинениях. Весь вопрос: от кого? Судя по рассказам Юдит, женщина прогнала ее точно так же, как сейчас – его. Может быть, Клем сможет за ней поухаживать?

– Я пришлю к тебе кого-нибудь, кто сможет тебе помочь, – сказал он на прощание и вышел в коридор.

Сартори исчез, судя по всему, поднявшись с живота и пустив в дело ноги. И вновь Миляга пошел по его следам, направляясь к подножию лестницы. На полпути навстречу ему появились Юдит, Клем и Понедельник. Стоило им увидеть его, как их нахмуренные лица просияли.

– Мы думали, он убил тебя, – сказала Юдит.

– Меня он не тронул, но Целестина в очень тяжелом состоянии и не подпускает меня ни на шаг. Клем, ты ей никак не мог бы помочь? Но будь осторожен. Она выглядит больной и слабой, но сил в ней еще очень много.

– Где она?

– Юдит отведет тебя, а я отправлюсь за Сартори.

– Он пошел наверх, – сказал Понедельник.

– Даже не посмотрел на нас, – сказала Юдит. Голос ее звучал почти обиженно. – Вышел из двери, едва держась на ногах, и стал карабкаться по лестнице. Что ты с ним такое сделал?

– Ничего.

– Я никогда раньше не видела на его лице такого выражения. Да и на твоем, кстати, тоже.

– И что же это было за выражение?

– Трагическое, – сказал Клем.

– Может быть, победа дастся нам легче, чем я ожидал, – сказал Миляга и направился мимо них к лестнице.

– Подожди, – сказала Юдит. – Здесь мы не можем оказать Целестине помощь. Надо отвезти ее в какое-нибудь безопасное место.

– Согласен.

– Может быть, в мастерскую?

– Нет, – сказал Миляга. – В Клеркенуэлле я знаю один дом, где мы будем в безопасности. Некогда он изгнал меня оттуда. Но он принадлежит мне, и мы вернемся туда. Мы все.

Потоки солнечного света, встретившие Милягу в вестибюле, напомнили ему о Тэйлоре, чья мудрость, высказанная устами спящего мальчика, с сегодняшнего дня повсюду сопровождала его. Казалось, от того рассвета его отделяет уже целый век, настолько сегодняшний день был полон событий и откровений. Он знал, что этот поток не иссякнет вплоть до самого Примирения. Лондон, по которому он бродил в прежние годы, – город открытых возможностей, о котором Пай как-то сказал, что в нем скрывается больше ангелов, чем в одеждах Господа, – вновь превратился в место присутствия незримых сил, и он радовался этому. Эта радость подгоняла его шаг, когда он несся по лестнице, перепрыгивая через две, а то и через три ступеньки. Как ни странно, он едва ли не жаждал вновь увидеть лицо Сартори, поговорить со своим двойником и узнать, что у него на уме и на сердце.

Юдит подготовила его к зрелищу, которое должно было открыться ему на верхнем этаже: молчаливые коридоры, ведущие к столу заседаний Tabula Rasa, а на нем – распростертый труп. Запах разложения ударил ему в ноздри еще в коридоре – тошнотворное напоминание (впрочем, в нем едва ли была необходимость) о том, что у откровения есть и другое, более мрачное лицо, и в прошлый раз те безмятежные дни, когда он был самым почитаемым метафизиком Европы, закончились резней и разрушением. Он поклялся себе, что это не повторится. В прошлый раз ход ритуалов был нарушен братом, встреча с которым ожидала его в конце этого коридора, и если, чтобы предотвратить возможность повторного вмешательства, ему придется пойти на братоубийство, он не станет колебаться. Сартори был совокупностью его собственных несовершенств, которая обрела плоть. Его убийство станет очищением, вполне возможно – желанным для них обоих.

Чем дальше он продвигался по коридору, тем сильнее становился запах разлагающегося тела Годольфина. Он задержал дыхание, чтобы не дышать этой гадостью, и подошел к двери, не производя ни малейшего шороха. И тем не менее при его приближении дверь распахнулась и его собственный голос пригласил его войти.