Улисс - Джеймс Джойс

Нет– нет, исключительно высший класс, Твиди и Флауэр, большая оперная труппа ирландских звезд, его собственная законная супруга в качестве примадонны, как бы в пику компаниям Элстер Граймс и Муди-Мэннерс, причем все дело проще простого, успех абсолютно гарантирован, только единственное об этом надо бы раструбить погромче в местных газетах а для такого кто-нибудь нужен тертый, пробойный кто знал бы на какие нажать пружины, соединяя полезное с приятным. Но кто? Вот где была загвоздка.

Кроме того, уже более туманно, ему подумалось, что широкое поле деятельности открывается с открытием новых морских линий, идущих в ногу со временем, это в связи с линией Фишгард – Росслер[1878], которая, судя по разговорам, снова рассматривалась в департаментах проволочек и, как водится, снова увязла в бездне крючкотворства и волокиты со стороны одряхлевших тупоголовых служак. Тут явно имелись большие возможности для приложения сметки и энергии в интересах самой широкой путешествующей публики, в интересах среднего человека, так сказать, Брауна, Робинсона и Ко.

Была заведомо абсурдным и весьма огорчительным, и в том большая вина нашего хваленого общества, что рядовой человек, когда организм реально нуждается в укреплении из-за ничтожной пары фунтов лишен возможности шире повидать мир где мы живем вместо того чтобы сидеть сиднем с тех самых пор как моя чурка неотесанная меня взял в жены. В конце концов, каждый из них, наломавшись, черт побери, одиннадцать с лишним месяцев, заслуживал полной смены декораций после городской мясорубки и лучше всего летом когда мать Природа сияет во всей красе тогда это равносильно прямо-таки возрождению к новой жизни. Равным образом, отличные возможности отдохнуть имелись и на родном острове, дивные уголки, покрытые густыми лесами, сулящие возврат молодости, массу развлечений и приток сил в Дублине и его округе и его живописных окрестностях, даже Пулафука куда ходит паровичок, но также и подальше от обезумевшей толпы в графстве Уиклоу[1879], которое называют по праву садом Ирландии, идеальные места для велосипедных прогулок в пожилом возрасте покуда не размокропогодилось, и в диких урочищах Донегола, где если верно говорят самые грандиозные виды хотя в этот последний район не так-то легко попасть, отчего и приток приезжих там меньше чем он бы мог быть учитывая всю полезность такой поездки тогда как Хоут с его историческими и прочими ассоциациями. Шелковый Томас, Грэйс О'Молли, Георг Четвертый, рододендроны на высоте сотен футов над уровнем моря был неизменным центром притяжения для публики всех калибров в особенности весной когда желанья молодых, хоть он и пожинает, увы, скорбную жатву смертей за счет случайных или намеренных падений со скал, кстати, обычно сгоряча, потому что добираться туда всего три четверти часа от Колонны.

Все это оттого, конечно, что современный туризм еще пребывал в колыбели, если так выразиться, и обслуживание оставалось очень далеким от совершенства. Интересно бы раскусить так ему казалось из одного чистого любопытства что то ли оживленное движение ведет к открытию линии то ли наоборот или же тут обе стороны. Перевернув открытку прежнею стороной, картинкой, он передал ее Стивену.

– А то видал одного китайца, – накручивал неукротимый сказитель, – так у него шарики вроде как из замазки, он их кидает в воду, и каждый разворачивается во что-нибудь разное. Один там в домик, другой в кораблик или, может, в цветок. А еще они варят суп из крыс, – заманчиво сообщил он, – эти китаезы-то самые.

Возможно, уловив сомнение на их лицах, морепроходец поделился еще некоторыми приключениями.

– А в Триесте видал, как итальяшка один убил человека. В спину ножом.

Вот такой ножик.

С этими словами он вытащил складной нож весьма угрожающего вида, под стать владельцу, и занес его словно для удара.

– Это в бардаке было дело, двое контрабандистов сводили счеты, кто кого подковал. Малый схоронился за дверью, да как выскочит у того за спиной.

Такие финики. Прощайся, говорит, с жизнью. И – ххак! Всадил в спину по самую рукоятку.

Его тяжелый взгляд, блуждая сонно вокруг, словно бросал вызов дальнейшим сомнениям, если бы у кого-нибудь они оставались.

– Добрая игрушка, – повторил он, разглядывая свой грозный стилет.

После какового заключения, способного устрашить бесстрашных, он щелкнул лезвием и вновь спрятал названное оружие в свою камеру ужасов, иначе говоря, в карман.

– Насчет холодного оружия они молодцы, – во всеуслышание заявил некто, безнадежно темный. – Поэтому когда непобедимые совершили эти убийства в Парке, то грешили на иностранцев, потому что как раз ножами.

При сем замечании, явно выдававшем неведенья блаженную невинность[1880], мистер Блум и Стивен, каждый по-своему, но оба невольно бросили многозначительный взгляд, храня, однако, благоговейное молчание того рода, что означает «строго антр ну», туда где Козья Шкура, он же хозяин, исторгал струйки жидкости из своего кипятильного агрегата. Его непроницаемое лицо, подлинное произведение искусства и совершенная вещь в себе, перед которою описания бессильны, оставляло полное впечатление, будто он не уразумел ни звука из сказанного. Любопытно, весьма.

Последовала довольно долгая пауза. Один из посетителей пытался читать вечернюю газету, покрытую кофейными пятнами, другой разглядывал открытку с туземцами, choza de, третий – свидетельство моряка. Что же касается лично мистера Блума, то он пребывал в задумчивости. Живо, словно вчерашний день, припомнилось ему то время, когда случилось помянутое намеком событие, лет двадцать тому назад, в пору аграрных беспорядков, когда цивилизованный мир был поражен им как громом, образно выражаясь, в начале восьмидесятых, а точней, в восемьдесят первом, когда ему только что стукнуло пятнадцать[1881].

– Слышь, начальник, – прервал затянувшееся молчание моряк. – Давай-ка их мне сюда, бумажки.

Просьба была исполнена, и он загреб их хваткою лапою.