Царица поверженная - Маргарет Джордж

лихой азарт, какой проявляется во время дионисий.

– А сейчас я должен тебя покинуть.

Октавиан наклонился и поцеловал мне руку. Волосы его при этом упали на лицо, и он, выпрямившись, отбросил их назад, словно хотел выглядеть привлекательным в моих глазах.

– Ты так добр, император, – промолвила я, когда он уже направлялся к выходу.

Как только звук удаляющихся шагов дал понять, что Октавиан ушел, я рухнула на руки Мардиана.

– Ты с ума сошла? – спросил он. – Что это за выходки? Драться затеяла – с чего бы?

– Быстро, пока не вернулся Олимпий: знай, что я раскусила Октавиана. Теперь мне известно, что у него на уме. Если он не заподозрит нас, мы сможем выполнить наш первоначальный план. Я притворилась, будто ты разоблачил мою хитрость, – это сделано с умыслом. Будь внимателен! Теперь мы найдем выход!

Охватившее меня чувство походило на счастье. Тогда я не понимала, что это такое, но теперь знаю: восторг победителя, чувствующего, что олимпийский венок вот-вот увенчает его чело.

Глава 53

Октавиан превзошел себя в щедрых знаках внимания. Не прошло и часа, как появились блюда с арбузами, гранатами, финиками и зелеными фигами, к которым добавилась амфора лаодикейского вина (Антоний, как ни старался, не сумел истощить все дворцовые запасы). Октавиан даже послал своего врача в «помощь» Олимпию, который, конечно же, воспринимал слова непрошеного советника с полным пренебрежением.

Свежие фиги, надо признать, были хороши.

– Он собирается меня откормить, – заметила я.

Конечно, чтобы брести позади его колесницы через весь Рим на Форум, я нужна ему в хорошей форме. К тому же мне придется тащить золотые цепи. Тут поневоле начнешь заботиться о моем питании и здоровье. Добрейший Октавиан!

Его злоба была замаскирована елейными комплиментами, полученными вместе с дарами: его сердце, видите ли, исполнилось радости при известии о том, что мне ничто не угрожает, он польщен моим доверием и выполнит мои пожелания, мне же не надо больше заботиться о подарках для Ливии и Октавии, а лучше заняться собственной красотой. Ну и так далее в том же роде.

Я снова легла на кровать, застеленную теперь лучшим льняным бельем из дворца – тоже милостью Октавиана, – и решила, что силы мне и впрямь пригодятся. Что ни говори, а волнение и опасность сильно подействовали и изменили меня. Разыгрался аппетит, и скоро от Октавиановых даров остались лишь кожура да косточки.

– Надо потребовать жареного быка, – сказала я Мардиану. – Он пришлет, не пройдет и часа.

И он прислал. Надо же, до чего услужлив.

В эту ночь, впервые после падения Александрии, я заснула по-настоящему.

Поскольку Октавиан всячески выказывал стремление угодить, а у меня действительно имелось страстное желание, которое он мог исполнить, я направила ему просьбу, выдержанную в льстивом и подобострастном духе, сообразно моему положению и его склонностям. И стала ждать. Вскоре Долабелла постучал в дверь с ответом в руке. Сообщалось, что моя просьба удовлетворена: детей приведут ко мне.

О, как воспрянуло при этом известии мое сердце! Только мать, разлученная со своими чадами, в состоянии понять, как я изголодалась по ним. Мне необходимо видеть их, обнимать, держать за руки! Мне необходимо знать, как у них дела, что происходило с ними в те девять дней, пока мы пребывали в разлуке.

Октавиан передал мне наряды из моего гардероба, так что я смогла снять пропотевшую, запачканную ночную одежду и переодеться. Для меня было очень важно, чтобы они увидели свою мать такой, какой я хотела остаться в их памяти.

Сама я… Что я помнила о своей матери? Но я лишилась матери совсем младенцем, а значит, мои дети запомнят меня достаточно хорошо. Александр и Селена почти достигли того возраста, в каком была я, когда мой отец вынужден был оставить трон и бежать, а ведь я его хорошо помнила. Да, они тоже меня запомнят…

– Мама!

Дети влетели в помещение, наполнив его радостными высокими голосами.

– Мои дорогие!

Я немного наклонилась, чтобы обнять их всех разом и прижать к себе так крепко, как только возможно. Они здесь, они живы, и они будут жить. С короной или без нее, это сейчас не главное. Главное – они будут жить!

– Мама, да ты поранилась! – воскликнула Селена, указывая на отметины на моих руках и груди.

– Да, случайно. Пустяки, такие царапины быстро заживают.

– Но как это могло случиться? – не унимался Филадельф. – Ты на что-то налетела? На дверь, из которой торчали гвозди?

Он наморщил носик, пытаясь вообразить себе эту картину.

– Это отметины горя, – промолвила я, гадая, знают ли они о смерти Антония. Наверное, надо им сообщить.

Я отвела детей к окну, усадила на широкую скамью, села рядом с ними и сказала:

– Ваш отец умер.

– Как? – воскликнул Александр.

– Умер, когда пал город. Мы проиграли битву.

– Так он погиб в бою?

Как объяснить им, чтобы они поняли?

– Нет, не в самом бою. После его окончания.

– Но как? Почему? – настаивал он.

– Отец сделал так, как подобает отважному воину, – сказала я наконец, покачав головой. – Он не мог попасть в плен к неприятелю. Это стало бы… бесчестьем.

– Ты хочешь сказать, что он покончил с собой? – спросила Селена со слезами на глазах.

Я должна была сказать правду.

– Да. Но у него не осталось выбора. Хотя ему и жаль было с вами расставаться.

«Увы, – подумала я, – правители не могут жить по тем же правилам, что обычные люди».

– Почему у него не осталось выбора? – спросил Александр. – И что ужасного в том, чтобы стать пленником? Мы ведь тоже пленники, разве не так?

– Да, но только на время, совсем ненадолго. А ему бы пришлось стать пленником навсегда.

– А как насчет тебя, мама? – спросила Селена. Она всегда задавала самые острые вопросы, как будто видела глубже и яснее других. – Если он не смог согласиться на это, сможешь ли ты?

Ох, почему она задала мне этот вопрос? И Олимпий, и Цезарион в один голос твердили, что я не должна отвечать честно. Не должна рисковать, да и стоит ли лишний раз огорчать детей своим признанием? Нет, я воспользовалась заранее заготовленным ответом.

– Меня слишком хорошо охраняют, так что мне при всем желании не удалось бы поступить так, как Антоний. Октавиан сделает все, чтобы не допустить этого. Поэтому не беспокойтесь. Думаю, нам всем предстоит отправиться в Рим, хотя и порознь. Или, может быть, вы останетесь здесь, пока я побываю в Риме. Я пока не знаю, кто будет править после меня, вы или