Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус - Андрей Посняков

– А он не забудет? – все же беспокоился Ремезов.

Рыцарь монгольских степей насмешливо приподнял брови:

– О, нет, не должен бы забыть. Хотя, в случае чего – распорядитель нынешней охоты, славный Иркин-нойон, мой давний боевой товарищ. Он поможет, не сомневайся.

Боярин быстро перекрестился и прошептал:

– Хорошо бы так.

Совсем рядом, в орешнике, снова затрубили трубы, и синий боевой стяг затрепетал на ветру. Раздув ноздри, Игдорж переглянулся со своими людьми и кивнул Бару:

– А ну-ка, ответь, парень!

Со сверкающими от предчувствия чего-то великого и праздничного глазами мальчишка сдернул с шеи рог и, поднеся к губам, затрубил во всю силу.

Разом взвив на дыбы коней, найманы Игдоржа Даурэна гортанно вскрикнули и, словно пущенные из тугих луков стрелы, понеслись к распадку, роняя копытами травы и яркие степные цветы.

Ремезов рванулся тоже, стегнул коня, чувствуя, что отстает, не ему было тягаться с этими степными всадниками, рожденными в седлах, – примерно так и можно было про них сказать.

Ох, как они мчались! Как гнали лошадей, кричали… а вот, повинуясь поднятой руке предводителя, замолкли, разделясь на несколько групп – обойти, окружить дичи – вепря или оленя… Косули!!! Вот они выпорхнули из распадка – целое стадо! – помчались в степь, словно весенний ветер, и за ними тотчас же бросилась верная дружина рыцаря степей.

Первым скакал сам Игдорж Даурэн, сразу за ним погонял лошадь светившийся от счастья Бару, а уж за ним держались все остальные, в том числе и едва поспевавший за кавалькадой Ремезов.

– Эх-ха! Эх-ха! – загонщики уже бросились наперерез, огибая несущуюся дичь слева.

Где-то рядом, справа, утробно затрубил рог. Слева показался точно такой же несущийся за добычей отряд, всадники, мчащиеся быстрее ветра.

Оп-па!

Охотники наконец-то нагнали дичь!

Игдорж Даурэн метнул копье первым, сразу же поразив дичь. Одна их косуль, словив шеей копье, упала, задергалась в судорогах, другие же продолжали свою бешеную скачку, целью которой была просто жизнь. Уйти, оторваться от погони, от этих страшных раскосых людей, дышащих смертью.

Не останавливаясь, степной рыцарь махнул рукой племяннику, и мальчишка, ловко соскочив коня, прикончил животное, ударив кривым ножом в сердце, после чего, перерезав на шее косули вену, припал губами и принялся жадно пить теплую, дымящуюся кровь.

Павла все это ничуть не шокировало – привык, к тому же и его миссия, похоже, налаживалась – Игдорж все же завернул коня, словно бы что-то вспомнив… Действительно, вспомнил: взмахнул копьем, закричал:

– Павел! Ловчий Аймак будет ждать тебя у орешника.

– Ага, понял!

– Ты узнаешь его по дубовым листьям на шапке.

– Спасибо, друг.

Обрадованный боярин быстро повернул коня.

– Уже уезжаешь, друг? – подняв голову, громко спросил Бару.

С красных, как и вампира, губ его, капали багровые капли, и шея отрока, и руки, и косички – все было измазано кровью. Да-а, видок тот еще! Фильм ужасов вполне можно снять.

Ремезов шмыгнул носом: впрочем – это всего лишь только дичь. Охота!

– Не торопись, славный нойон! – вытерев окровавленный рот рукавом дэли, Бару улыбнулся. – Пей! Это славная кровь – я угощаю тебя, и мой нойон Игдорж Даурэн будет этому рад!

Павел хорошо понимал – отказаться, значит, незаслуженно обидеть мальчишку… и его славного дядюшку – тоже. Не за что было их обижать, и незачем! Усмехнувшись, боярин спешился и, подойдя к косуле, опустился на корточки… Нет, кровь пить, конечно, не стал, просто припал губами и почти сразу откинулся:

– Спасибо за честь, славный Бару!

– Ты сам оказал мне честь, уважаемый Павел-нойон, – со всей искренностью воскликнул отрок. – Я хотел бы всегда мчаться за твоим конем, как мчусь сейчас за конем своего дяди, славного Игдоржа Даурэна!

– Рад слышать…

Ремезов был тронут: такие слова из уст степного мальчишки дорогого стоили. В конце концов, Бару скоро вырастет – еще год-другой – и этот юный, со смешными косичками, мальчик станет настоящим воином, славным витязем бескрайних степей… И верным другом Ремезова.

– Еще раз благодарю тебя, юный витязь, – приложив руку к сердцу, боярин вскочил в седло. – Увы, мне пора ехать.

Отрок отрывисто кивнул:

– Я понимаю, у тебя встреча. Дядя говорил… И еще – он просил меня, если что, проводить тебя к распорядителю охоты, славному Иркину-нойону. Если ты скажешь. Если это понадобится, я буду ожидать тебя здесь, свежуя добычу.

– Хорошо, – улыбнулся Павел. – Все же надеюсь, что этого не понадобится.

– Но я буду ждать.

– Жди, славный Бару.

Вблизи орешник оказался куда более густым и темным, нежели виделся издали. Высокие, шелестящие листвою кусты почти полностью закрывали небо, внизу царил приятный полумрак, и Ремезов, бросив поводья, с полминуты просто сидел неподвижно в седле, ожидая, когда глаза отойдут от яркого света.

Откуда-то издалека – и слева, и справа, со всех сторон – доносились радостные крики и хриплый рев охотничьих рогов, здесь же, в орешнике, стояла умиротворенная тишина, наводившая на мысль о бренности всего земного и полном покое.

Павел покачал головой – слишком уж мрачными показались ему нахлынувшие вдруг думы. Потрепав лошадь по гриве, молодой человек спешился, всматриваясь сквозь корявые ветви – по широкой тропе неспешно ехал всадник: широколицый монгол в красном дэли и угловатой войлочной шапке, украшенной зелеными дубовыми листьями.

Боярин поспешно вышел навстречу и поклонился:

– Не ты ли будешь славный ловчий Аймак?

– Я, – всадник расслабленно кивнул, опуская поводья. – А ты – тот, про кого говорил непобедимый Игдорж Даурэн? Павел – да? Так?

Монгол говорил по-тюркски, и Ремезов неплохо понимал его речь. На том же языке боярин и ответил:

– Да. Так.

Ну, вот и сладилось. Теперь нужно было думать о встрече. Павле прикрыл от солнца глаза, бросив взгляд в сторону… И вдруг увидел, как дернулась падающая на траву тень ловчего! Дернулась как-то нехорошо – быстро, опасно…

Еще бы – «славный Аймак» просто сдернул со спины лук и тут же послал стрелу – фьюить!

Если б Павел хотя бы на миг промедлил, если б не бросился в колючие заросли – так и упал бы, пронзенный тяжелой охотничьей стрелой!

Ловчий слал стрелы и дальше – только ясно было, что не попадет уже – мешали кусты. Хорошо понимая это, монгол спрыгнул с седла и, выхватив саблю, бросился в погоню, яростно кромсая клинком кусты.

Он делал все молча, ничего не кричал, не говорил, не ругался даже… Но сколько буйной ярости сквозило во всех его действиях! Ремезов даже удивился – с чего бы? Что он, Павел, этому парню сделал-то?