Дэниел Мартин - Джон Фаулз

Ему надо было бы отвергнуть эту постыдную смену тона и темы, но вместо того он последовал её примеру. Народу в баре становилось всё больше. Дэн видел — Дженни его почти не слушает; может быть, слушает голос, не вслушиваясь в слова; прислушивается к их прошлому, не к их настоящему. Теперь она показывала ему, что она его преодолеет, что она это преодолеет. Характерный для нашего времени гладенький переход от высокого форстеровского «Связывай…»[448]к прагматическому «Материализуй…». Подошли две девушки и сели на стулья с другой стороны их столика. Дэн и Дженни на минуту замолкли, невольно слушая их болтовню. Потом она вдруг сказала:

— Пойдём?

Натянула пальто замшевое, лоскутной работы, очень дорогое, — в Лос-Анджелесе она раздумывала по многу дней, прежде чем решиться на такие траты; взяла плетёную сумку. Дэн вышел следом за ней на улицу, на свежий воздух. Прохожие, машины, медленно ползущие наверх, к Хэмпстеду[449]. Погода стояла ясная, предвестье весны; яркие солнечные блики ложились на всё вокруг. Дженни встала к Дэну лицом, обеими руками держа перед собой сумку, и улыбнулась дрогнувшими губами.

— Ну что ж. Очень мило с вашей стороны, мистер Мартин, что смогли уделить мне часок.

Он пристально смотрел ей в глаза — миг-другой… Она потупилась.

— Есть ведь и другая противоположность тому, как должно быть, Дженни. Как не должно быть.

Она слегка пожала плечами, но по-прежнему не поднимала глаз:

— Я не обладаю твоим даром сочинять изящные диалоги.

Странно — Дэну вдруг припомнился разговор с ней на пляже в Малибу, в тот день, о котором она писала: та же агрессивная робость, хотя тогда она проявлялась не так открыто… словно ею пользовались почти сознательно, чтобы дать волю чему-то более привлекательному. А ещё он почувствовал, что у него за плечом возник другой, более давний призрак — призрак его отца; долгие годы Дэн был свидетелем его пастырских трудов, не понимая их сути и поэтому презирая за бессодержательность, за долгие скучные сборища, где надо было демонстрировать хорошее воспитание и выслушивать бесконечную болтовню ни о чём… но насколько больше было в этом человечности! И ещё один призрак — гораздо более близкий, да и призраком назвать его можно было лишь в смысле фактического неприсутствия здесь — наблюдал за Дэном, наблюдавшим за собой, стоял совсем рядом с ним, говоря, что, как бы ни трепетала магнитная стрелка, она никогда не отклонялась от верного курса дальше, чем сейчас.

— А есть здесь какое-нибудь местечко, где можно погулять на свежем воздухе?

— Хэмпстед-Хит. Можно взять такси.

— Ладно. Поехали.

Они с минуту постояли у обочины, ни слова не говоря; наконец, послушное жесту его руки, перед ними остановилось такси. Дженни сказала водителю, куда ехать, но, оказавшись в салоне машины, оба снова погрузились в молчание. Дэн взял её руку в свою, Дженни смотрела в окно. Она снова сражалась со слезами; Дэн крепче сжал её руку. Она всё-таки не заплакала. Пять минут спустя он расплатился с шофёром на самом верху, у озера Уайтстоун-Понд. За деревьями, далеко внизу, простёрся Лондон: он словно спал, окутанный в нежно-голубые, серые и розовые тона, обманчиво уводящие в прошлое: Лондон Констебла[450]. Они сошли с асфальта на усыпанную гравием дорожку… матери с детьми, студенты, старики… Белка, лесные голуби… Дженни слушала его молча, лишь время от времени задавая вопрос-другой. Он сознавал теперь, когда пришлось вплотную столкнуться с этим, как трудно впервые облечь в слова, в живую плоть столь давние кости, как трудно даже просто выговорить эти слова: обрисовать целый мир ценностных систем, предрассудков, сдерживаемых порывов, фальшивых представлений о вере и свободе… он чувствовал, что ей трудно всё это понять, представить себе. Он попытался сказать ей всё то, чего ему не хватило честности сказать в письме: что было главным врагом, против которого ей всё время приходилось сражаться. Про женщину в камышах и про всё, что за этим крылось. И немного про Асуан и Пальмиру. Всё это говорилось сухо, иронично, почти безразличным тоном: так он мог бы говорить об оригинальном замысле с каким-нибудь скептически настроенным, но умным продюсером вроде Дэвида Малевича — скорее чуть принижая, чем выпячивая достоинства этого замысла; в его описании и он сам, и Джейн выглядели как двое великовозрастных шутов… только таким и заниматься подобной ерундой, это не для молодого поколения.

Когда он закончил, Дженни молчала. Они к этому времени уже перестали бродить по парку, посидели немного на скамье, но теперь снова встали, вышли из-под деревьев, к самому склону холма, и направились вниз, потом — снова вверх, по другому склону, к Кенвуд-Хаусу[451].

— Почему ты мне никогда об этом не говорил, Дэн?

— Потому что никогда никому не говорил об этом, Дженни.

Несколько шагов она прошла молча.

— Ты по-настоящему её любишь?

— Она по-настоящему нужна мне.

— Она сильно изменилась?

— Внешне. Не внутренне.

— Близкие души?

— Вряд ли. Слишком во многом мы с ней не согласны.

— Этим меня не одурачишь.

— Я и не пытаюсь. Во всём главном мы с ней согласны.

И снова они шагали вперёд в полном молчании.

— Вижу, у тебя всегда были проблемы с подбором актрисы на главную роль. Ведь мы — претендентки — всего лишь бледные тени.

— Я давным-давно вывел всё это за пределы драматургических игр.

Дженни искоса взглянула на Дэна.

— Как жаль, я не знала. Я бы надела длинную ночнушку и отправилась танцевать меж пальмами на бульваре Сансет. — Она встала в позу и состроила мину глупенькой ingenue[452]: — Вы не можете забрать меня в полицию, господин полицейский, ведь я просто плод чьего-то воображения. — Она увидела, как Дэн усмехнулся, вдруг подошла поближе и просунула ладонь под его локоть. — Я хотела бы, чтобы ты собрал нас всех вместе. Тогда мы могли бы обменяться заметками.