Собрание сочинений - Влас Михайлович Дорошевич

низеньких пуфах падают на пол. Дамы лишаются чувств. Кто-то разбивает вазу. У многих вылетают чашки из рук. Все бледны, все испуганы.

Тогда вы, конечно, смеясь, объясняете, в чём дело. И хозяйка благодарит вас за доставленное, не совсем обыкновенное, удовольствие.

NB. Следует остерегаться читать это стихотворение при дамах, находящихся в интересном положении. А впрочем, ничего! Пусть их!

III

Тайна.

(Нечто загробное.)

Никто никому никогда ни про что ничего нигде и никак.

Примечание. Читать эту поэму следует в полночь. Гасят огни, все присутствующие садятся в кружок, берутся за руки и упорно молчат; Вы гробовым голосом произносите с расстановкой:

— Никто… никому… ни про что… ничего… никогда… нигде… и… ни… как…

Впечатление угнетающее. Чудится присутствие какой-то тайны. Дамы просят, чтоб поскорей зажгли огонь. Когда зажигают, многие уверяют, что видели даже, как по комнате «что-то мелькнуло».

Таково содержание этой странной книги.

Мне прислали её со следующим письмом:

«М. г.! Вы прочтёте и скажете:

— Декадентство!

Теперь все смеются над декадентством. Вон театральное общество даже маскарад устраивает 3-го февраля в Мариинском театре и будет издеваться над декадентами. Пусть!

Но всё же победим мы! Мы! Как вы презрительно зовёте:

— Декаденты!

Во-первых, это не декадентство, а импрессионизм. Желание вызвать впечатление — и только. И посмотрите вы на литературу, на живопись, на скульптуру, — разве не к тому же идёт? Да! Да! Да! Эта книга, которая теперь является такой редкостью, через 10 лет каких-нибудь будет самым обыкновенным явлением. Других книг и не будет. Вся литература будет только такая.

Смейтесь, — мы, всё-таки, победим!»

Неясные времена (Два романа)

К читателю. Прилагаемые произведения представляют собою два отрывка из двух романов. Первый — из аристократической жизни — принадлежит перу «постоянного читателя газет», мещанина Сидорова, и написан им, как говорит автор в предисловии, «на основании догадок, толков и наблюдений над свершающимися фактами общественной жизни». Другой роман, рисующий деревенскую жизнь, принадлежит перу графини Зизи Загорецкой. В предисловии, написанном голубыми чернилами на японской бумаге, говорится, что «роман этот, представляющий точную фотографию современной крестьянской жизни, направлен ко благу отечества и написан на основании личных летних наблюдений, рассказов одного бывшего штаб-ротмистра, а ныне земского начальника, а также постоянного чтения журнала „Гражданин“». Оба эти отрывка войдут со временем в наш колоссальный, необъятный по размерам труд, который будет носить название:

«Как русские понимают друг друга».

I

В аристократических сливках.

(Роман мещанина Сидорова.)

В 12 часов дня в роскошных покоях графа Закулды-Закулдайского сидели гости, ели ломтями ананасы и пили большими стаканами шампанское.

— Господа, — воскликнул, поднимаясь с места, граф Егозин, — позвольте провозгласить тост! За скорейшее возобновление крепостного права!

— Ура! — дружно грянули все присутствующие и полезли чокаться с графом.

— Да, любезнейший граф, — сказал князь Болтай-Болдаревский, — конечно, в возобновлении крепостного права единственный путь к спасению России. Но не следует забывать о другой, весьма важной реформе, которая должна сопутствовать. О введении всеобщего, повсеместного и ежечасного дранья. Лоза! Лоза, — говорю я, — вот орудие. От розги произрастёт то древо жизни, которое покроет тенью благополучия родную Русь!

— Ура! — крикнули было присутствующие, но их остановил князь Тугоуховский-младший:

— Да! Но не разучился ли наш распущенный народ пороться? Не потерял ли он привычки?

— Не потерял! — с живостью воскликнул граф Егозин. — Не потерял! Напротив, народ только и жаждет, чтоб его пороли! Со мной был случай…

— Неужели вас? — с испугом воскликнула княжна Кики.

— Не меня, а я! — внушительно отпарировал граф. — Гощу я в деревне и куда ни пойду, мужик за мной, погорелец. У меня в деревне, надо вам сказать, берёзовый лес чудный. Ходит за мной и канючит: «берёзки бы мне, ваше сиясь!» Не могу я в толк взять: чего ему от меня нужно? Но вдруг меня словно осенило, «Эврика!» Завёл я его в лес, разложил и всыпал: И что ж вы думаете? — успокоился! Встал, почесался, сказал: «здорово». Сам признал, что ему это здорово. И побежал стремглав поделиться радостью с семейством. С тех пор он больше не нищенствовал. А к высшим преисполнился такого благоговения, что, как завидит меня издали, бросается бежать сломя голову других о моём приближении оповещать!

— Да, но земство! Земство! — воскликнул барон Гамбринус. — Земство — вот наша язва. Земство, которое ходатайствует об окончательном упразднении порки!..

— Какое это земство? — с удивлением спросила княжна Мими.

— А вот, которое о дорогах заботится. Дороги строит.

— Ах, это! — рассмеялась княжна. — Его надо упразднить. Кузен Поль отлично говорит. Вы знаете, — он «вице». У него уж и проект готов. Земские собрания разгонят при помощи пожарных!

— Как так пожарных? — заинтересовалось всё общество и даже перестало пить шампанское.

— А так! Как соберутся земские в собрание, окружить дом пожарными и пустить воду из брандсбоев в собрание. И разгонять не надо, — сами разбегутся.

— Но кто ж тогда с дорогами будет возиться? — наивно спросила баронесса Нини. — Такое неприятное дело!

— Поль говорит: «мы». У него и на это проект готов. Он «вице», но когда его сделают «самим», он говорит: «Прикажу, чтоб крестьяне не смели в город ездить. Чего им там делать? Пусть дома сидят и землю пашут. Вот и не нужно будет никаких дорог». Просто, хорошо и экономия.

— Всё это так, — меланхолически воскликнул князь Репов-Морковский, — всё это так! Но у нас есть ближе враг, которого надо упразднить. Суд присяжных так называемый! Суд, где говорят людям: «убей мать твою, и отца твоего, и детей твоих, и мужа твоего, и всех ближних твоих — и приходи к нам, оправдаем!» Суд, где проповедуют: «Убей!» «Укради!» «Прелюбодействуй!» Вот язва! Вот что надо упразднить прежде всего.

— Да! Упразднить! И, кроме того, пересмотреть уложение! Теперь его пересматривают, но разве это пересмотр? — воскликнул граф Забодай-Бодаевский. — Пересмотреть и, вместо всякого суда, ввести просто смертную казнь. Вешать просто и вешать за ребро!

— За ребро! Это очень стильно, — за ребро! — протянула графиня Додо и вытянула свои ножки в ажурных чулочках.

— Да, но прежде всего надо упразднить школы, — пискливым голосом воскликнул юный графчик Подскрёбыш-Закатальский, — школы упразднить!

— Какие?

— Всякие!

— Я не понимаю даже, — воскликнула, пожав плечами, баронесса Лили, — зачем грамота, когда нечего читать? Что может мужик прочесть в наших так называемых толстых журналах? Я поняла бы ещё, если б мужиков учили французской грамоте. Там хоть есть литература!

— Ça viendra![183] — успокоил её на самом лучшем французском языке Тугоуховский-младший и, обратившись к сидевшему тут же монакскому посланнику, шутливо спросил его:

— Ты что же сидишь, как кикимора? Что скажет Европа, если ввести такие