Нечистая, неведомая и крестная сила. Крылатые слова - Сергей Васильевич Максимов

стриженая девка косы не успеет заплесть – зазвенят на ногах. Кузьму Кропивина знаешь?

– Не слыхал, а может, и знаю, ваше благородье.

– Пишите! В кабаке Заверняйко бывал?

– Там бывал, бывал не однова.

– Один?

– Не один, с Кузьмой бывал и с другими бывал.

– Пишите! На первый раз будет и с меня и с него.

С этого дня Матюха уже не был свободен.

Через пять уже лет, когда видели его и на большом прогонном пути, и на дороге в суд, сказывалось на площади во всеуслышание такое решение:

«Кузьму Кропивина наказать плетьми, дав, по крепкому в корпусе сложению, тридцать пять ударов и по наказании отдать церковному публичному покаянию, что и предоставить духовному начальству; касательно до Матвея Жеребцова, то как Кропивин уличить его не мог ничем, а верить ему, Кропивину, одному не можно и за справедливое признавать нельзя и упоминаемый Жеребцов ни с допросов, ему учиненных, ниже на очной ставке, данной ему с Кропивиным, при священническом увещании, признания не учинил, то в рассуждении сего, яко невинного учинить от суда свободным и по настоящему теперь нужному делу посева хлеба времени и домашних крестьянских работ, препроводить его в свое селение, а Кропивина содержать под караулом».

– На мир Матюхе клепать нечего – выручил мир, хоть и по самое горлышко в воде сидел. А Кузьке поделом – зашалился больно, и меня ни за што ни про што подвел – перепутался. Ну, пущай посидел я немного в негожем месте, да у меня хозяева есть, хорошие хозяева, можно за них Бога молить – откупили… то бишь оправили и опять в кабак сидеть отослали! – хвастался Калистрат-целовальник, спустя уже многое время после того, как провели столбовой колдуна Кузьму.

– А примешь, Калистратушко, сибирку синюю купецкую? Неможется – выпил бы, – перебил его робкий голос одного из гостей-слушателей.

– Спроси хозяйку мою: сам не принимаю ноне…

– Что так, Калистрат Иваныч? – в один голос выговорили посетители.

– Да чтоб с живого лык не драли: теперь, брат, и я старого лесу кочерга и меня на кривых-то оглоблях не объедешь тоже: первая голова на плечах и шкура невороченая. Всякую штуку к бабе теперь неси, а мне-ка – деньги.

Да и то смотри, братцы, по-кабацки: что слышал здесь – не сказывай там. Прощайте-кось: запираюсь!

Нижегородская ярмарка

Нижегородская ярмарка в полном разгаре. На двух башнях китайской архитектуры, обращенных к Оке и выстроенных на ее берегу, выкинуто два флага; в Гостином дворе нет ни одного пустого номера. Все они наполнились произведениями всевозможных русских городов: здесь и кяхтинские чаи, и сибирское железо, московские и ивановские сукна и ситцы; ярославские, кинешемские и вятские полотна; романовские и слободские овчины, казанские козлы и другая кожа, торжковские шитые сапожки, башмаки и туфли; кимвровские и московские сапоги всех сортов и достоинств; орловские, тульские и др. яблоки и вязниковские вишни, киевские варенья и сушеные фрукты; петербургский сахар; железные сундуки и подносы на азиатский вкус и бухарскую руку; тульские стальные изделия и самовары; углицкое копченое мясо; крымские и кизлярские вина, имеющие потом превратиться в иностранные, преимущественно французские; польские сукна; сибирские и камчатские пушные звери галицкой и московской выделки; уральская икра; оренбургские и донские балыки; астраханская и пермская соль; подгородные крестьянские изделия и мосальские хрусталь и фарфоровая посуда; нежинский листовый табак и корешки и чудного рисунка ковры фабрики князя Енгалычева, и пр., и пр., и пр. По дорогам, идущим к Нижнему, реже тянутся обозы, застилавшие прежде весь путь и мешавшие проезду тарантасов с хозяевами. Все эти обозы направляются в Нижний и редко назад.

За Окой, на огромной песчаной косе, обрамленной с другой стороны желтыми водами Волги, выстроился новый город, решительно не имеющий нужды и ничего общего с тем, который чудною панорамою раскинулся на горах противоположного берега. В этом городе все свое, начиная от собора, армянской церкви и мечети до местопребывания губернатора, почтовой и ярмарочной контор и оканчивая возможными удобствами обыденной жизни. Самый Нижний на время переселился сюда, призакрывши свой Гостиный двор и ежедневно отправляя за Оку чуть ли не половину своего населения. И хотя кратковременна жизнь этого нового и временного города, уничтожаемого волнами бурливой реки во время весеннего разлива, но тем не менее жизнь эта своеобразна и полна интереса. Вся Россия собралась сюда, чтобы положить свою долю влияния. Трудно, даже, кажется, и невозможно представить себе хоть один самый дальний уголок нашего обширного отечества, который не прислал бы сюда своего представителя.

Мост, соединяющий город с ярмаркою, давно уже наведен, и во всю длину его, на целую версту, расставлены оренбургские казаки, обязанные криком «легче!» останавливать и ретивый бег пары лошадей приезжего собственника, и легонькую побежку с перебоем лошаденки извозчика: нижегородского, костромского, владимирского на пролетках непременно на лежачих рессорах и заезжего казанца на своей оригинальной долгушке. Положим, что мы уже на середине моста; поспешим обернуться назад и полюбоваться чудным видом Нижнего Новгорода, который уступит в этом отношении только Киеву, но превосходит все города России.

Город весь раскинулся на высоких горах. Далеко от нас влево, за самую высокую гору, цепляется зубчатая стена древнего кремля, помнящего доблестный подвиг Кузьмы Минина. Ближе к ярмарке широкой змеей вьется длинный подъем в город; еще правее прилепились к горе старинные церкви и здания старинного мужского монастыря; несколько выше прикреплены полуразрушенные деревянные домики бедных обывателей, разделенные густою зеленью садов, которые далеко отошли от домов их владельцев. Дальше и выше за горою весь Нижний со своими оригинальными домами, стены которых большею частью выкрашены красною под кирпич краскою; но самого города уже не видать с мосту, и только часть его «Нижний Базар», имеющий большое отношение к ярмарке, составляет красивую, сплошь каменную набережную Оки, над которою высится Строгановская, необыкновенно красивая и оригинальная, церковь на каменной, довольно высокой насыпи. Обернемся направо, и целый сплошной ряд мачт судов, со всяким товаром, бросается в глаза, мешая проникнуть дальше. Кажется, все суда Волги и Оки, все эти расшивы, барки, кладные, шитики, завозни, струги, гурянки, сурские межеумки, суновки, соминки собрались сюда, чтобы запрудить устье и всю Волгу направо и налево от города и щегольнуть разнохарактерными пестрыми флагами с изображением целых картин вроде похищения Прозерпины, прогулки Нептуна с огромною свитою нереид и тритонов или ловли кита, бросающего огромный столб воды в лодку зверопромышленников. Тут вас прежде всего поражает пестрота, безвкусие и безграмотность в надписях; самые суда от верху до низу размалеваны всеми цветами радуги и, кажется, в