Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон

Бевин считал, что раздел очень несправедлив по отношению к арабам, поэтому отказался его навязывать. 11 декабря Великобритания подтвердила свое решение, объявленное ранее (которому почти никто не верил): она покинет Палестину. Более того, по настоянию Эттли, который имел в виду индийскую модель, была установлена дата ухода. Будь то хаос или кровопролитие, британцы сдадут мандат 15 мая 1948 г. Когда Бевин услышал, что Королевские ВВС хотят остаться и удерживать мир, он ответил резко: «Если они хотят остаться, то им придется остаться в воздухе в вертолетах»[2703].

Исход отметил новую стадию в дезинтеграции Британской империи. Главный судья Палестины сожалел: «Это определенно новая техника в нашей имперской миссии — уходить и оставлять чайник, который мы поставили закипать на огне… Индия, Бирма, а теперь Палестина! Можно ли сомневаться в уроке? Социалистический сентиментализм в Англии вызвал больше смертей и несчастий среди простых людей, чем все проявления нашей так называемой империалистической экспансии с тех пор, как древний британец впервые спустил сделанную из шкур лодку на воды Ла-Манша»[2704].

Последние шесть месяцев мандата оказались особенно разрушительными для морального духа и престижа Великобритании. Когда усилились враждебные действия между евреями и арабами, последний верховный комиссар сэр Алан Каннингхэм умыл руки, не желая хоть как-то участвовать в конфликте. Он тайно симпатизировал сионистам, но должен был оставаться нейтральным[2705] и использовать силу только в случае угрозы жизням британцев.

Каннигхэму требовалось управлять Палестиной до конца, не передавая полномочия никакой другой власти. Представителей ООН не пускали, поскольку британцам в таком случае пришлось бы их защищать. Они подействовали бы, как повивальная бабка разделения, которое арабы нацеливались не допустить. Главный секретарь министра финансов сэр Генри Гурни сравнил задачу с обрубанием ветки, на которой сидишь. Сам Каннингхэм жалобно спросил у Крич-Джонса: «Должен ли последний солдат, который провожает последний локомотив в паровозное депо, запереть дверь и оставить ключ у себя?»[2706]

Верховный комиссар и его штаб пытались поддерживать иллюзию непрерывности, они то открывали британский спортивный клуб в Иерусалиме, то запрещали открытие танцплощадок рядом с Галилейским морем. Но когда все подверглось атаке — железные дороги, суды, газеты, больницы, резервуары, скотобойни, — стало ясно: у британцев есть ответственность, но нет власти. Как отметили и американцы, и евреи, в руках социалистов Эттли империя, судя по всему, теряла хватку.

Это положение дел было особенно отвратительным для армии и полиции. Они передали контроль над Тель-Авивом и Яффой соответственно евреям и арабам. Британцы повсюду вмешивались все меньше и меньше, за исключением случаев самообороны. Например, когда арабы сожгли еврейский коммерческий центр в Иерусалиме, британские солдаты стояли вокруг своих зеленых бронемашин, курили и снимали происходящее на фотопленку.

Однако они оказывались в перекрестном огне, а иногда на них преднамеренно нападали ради их оружия. Обычно британцы отвечали молча. Солдаты пели «Бе-бе, черная овца» на мелодию еврейского национального гимна «Хатиква» («Надежда»). Под еврейской надписью, сделанной граффити («Томми, иди домой!») один солдат написал: «Мне бы очень хотелось, чтобы я смог это сделать, черт побери!»[2707]

Однако преступные элементы в армии, как отмечал один высокопоставленный чиновник, «открыто одобряли политику Гитлера»[2708]. Они проводили жестокие контртеррористические акции, самой худшей из которых стала детонация бомбы в грузовике на улице Бен-Йехуда в Иерусалиме. В результате погибло более пятидесяти человек. Столь же отвратительной оказалась арабская привычка уродовать еврейские трупы — например, выставлять напоказ отрубленные пальцы, носить головы по священному городу. Но евреи, как отмечал Каннингхэм, в настроении которых «смешивались истерия и бахвальство, передавали в сообщениях по радио, поразительно напоминавших новости нацистской Германии, что у арабов гораздо больше жертв, чем у них самих»[2709].

Самое ужасающее зверство, которое ярко продемонстрировало крах мандатного режима, произошло рядом с Иерусалимом. В деревне Дейр-Ясин 9 апреля 1948 г. «Иргун» и группа Штерна убили свыше 250 арабов, много женщин и детей. По словам одного израильского историка, эта и другие бойни «нацелены на обеспечение того, чтобы вся Палестина была для евреев»[2710]. Наверняка Бен-Гурион говорил об «этнической чистке»[2711], когда организованное сопротивление Хагане распалось. В целом 750 000 арабов бежали или были изгнаны из нового Государства Израиль, провозглашенного 14 мая и сразу же признанного Трумэном.

Тем временем британцы ушли среди унижения и путаницы. В Англии старый участник «детского сада» Милнера, Лео Эмери, который читал Гиббона в возрасте пятнадцати лет, оплакивал этот новый признак упадка империи. «Я не могу уважать то, что мы просто выбрасываем вон работу 30 лет, отдавая ее на разрушение, умываем руки ото всей ответственности и за евреев, и за арабов… Это выглядит так, словно наше моральное состояние, как и материальное положение на Ближнем Востоке, ужасающим образом ослабли. Мы не получим из-за этого никаких одолжений или помощи от арабов. В конце концов, их страстное негодование и непринятие евреев — это только часть более общей ксенофобии. И мы найдем, что нам стало гораздо труднее с ними в Египте и Ираке, чем когда-либо»[2712].

В Палестине в последние дни действия мандата армия запуталась, одновременно эвакуируя войска и призывая подкрепление. Администрация жила в вакууме и оставляла после себя вакуум. Она ничего не могла сделать, да и делать ей оказалось нечего. К концу правления Гурни много играл в теннис и рассуждал о контрасте между естественной славой и созданными человеком ужасами в священном городе. Его поразил ослепительный блеск «солнечного света на каждом камне и дереве, от чего все они кажутся драгоценными камнями, а город — золотым Иерусалимом… Или как выразился Иосиф, золотой чашей, полной скорпионов».