Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус - Андрей Посняков

– А куда именно направляется почтеннейший Богдан?

– Обратно в Менск.

– Вот и славно. Мне б только молодого человека пристроить.

– Пристроим, не сомневайтесь. Об этом тоже распоряжусь.

Поднявшись с ворсистого ковра, Ильчит-караим поклонился гостям и, выбравшись из шатра, гортанно кого-то позвал, по всей видимости – приказчика или особо доверенного слугу, Ремезов не вникал в подробности, лишь только шепотом спросил у Игдоржа:

– Так он не обманет? Сделает?

– Пусть только попробует обмануть, у него же одна голова, а не несколько, – гордо повел плечом благородный рыцарь степей.

Павел покивал: действительно – одна голова у пройдохи. И, ежели что не так… Уж во веком случае, на благороднейшего Игдоржа всегда можно будет положиться.

Яцека пристроили быстро – Ремезов лично отвел его на соседний корабль, к почтеннейшему купцу Богдану из Менска, лично и проплатил все из подаренного найманским нойоном серебришка. Потом обнял парня:

– Счастливого тебе пути, Яцек!

Подросток вдруг упал на колени, заплакал, заговорил что-то быстро по-польски – благодарил, обещал молиться во здравие и передавал нижайший поклон Марии, сожалея, что та так и не поехала в родные края.

– За Машу не беспокойся, – жестко оборвал Павел. – Родные края у нее теперь – здесь. Ну… еще раз – удачи!

Простившись с юношей, боярин – все так же, в сопровождении двух слуг Ильчит-караима – вернулся в шатер, где лениво попивающего вино Игдоржа уже развлекали две юные рабыни – одна пела, а другая играла на чем-то вроде лютни. Ремезов улыбнулся:

– Вижу, тут у вас весело!

– А, друг! Все хорошо?

– Просто великолепно!

– Вот за это и выпьем. Садись же скорее, садись.

Как показалось Павлу, гостеприимнейший пройдоха Ильчит-караим отсутствовал как-то уж слишком долго – верно, не так-то просто оказалось устроить все дела. Когда купец явился на судно, гости уже успели хорошо выпить, поспать и снова выпить, а неугомонный Бару с любопытством облазал все судно, время от времени восхищенно цокая языком. Ремезов даже посмеялся – тоже еще нашелся юнга!

– Капитан, капитан, улыбнитесь…

– Какая веселая песня, – храпевший на кошме Игдорж приоткрыл левый глаз. – Что-то раньше ты такую не пел.

– Спою еще, – ухмыльнулся боярин. – Лишь бы сладилось все, лишь бы!

Появившийся, наконец, торговец вначале долго и витиевато извинялся за то, что заставил столь почтенных гостей ждать, потом осведомился – понравились ли любезнейшим господам песни и девушки, и только после этого перешел непосредственно к делу:

– Одному человеку пройти к славному Субэдею можно. Надо только сказать нукерам, что явился от кераита Яглыка-камчи, тот всегда посылает старому господину вестников по разным делам.

– Угу, угу, – понятливо закивал Павел. – Вестник от Яглыка-камчи, кераита.

Ильчит-караим хитро прищурился:

– Только, когда обман вскроется…

– А вот с этим я уж сам разберусь, уважаемый, – твердо заявил Ремезов. – О том уж не беспокойся.

– Якши, – погасив хитрые глазки, кивнул торговец. – Тогда будь завтра с утра у моего строящегося дома, это…

– Я знаю, где.

– Там увидишь людей, воинов, они о тебе будут знать – с ними и поедешь.

Ильчит-караим, несмотря на всю свою сомнительную славу пройдохи, а, может быть, и благодаря этому, не обманул – завидев подъехавшего боярина, толпившиеся у ворот строящегося дома воины вскочили на коней, старший – могучий усач в сверкающих на солнце доспехах из полированной кожи – спросил у Павла его имя, и, удовлетворенно кивнув, махнул рукой – поезжай, мол, следом.

Золотя крыши уже построенных зданий, вставало солнце. Утренняя туманная дымка, съеживаясь, сползала к реке, таяла, словно снег под теплыми весенними лучами, радуясь предстоящему погожему дню щебетали в придорожных кустах птицы. С утра еще было не жарко, да и ехать пришлось не так уж и долго, по прикидкам Ремезова, часа два всего лишь. Он даже не успел опорожнить данный в дорогу Игдоржем турсук с бражкой, как вдруг, впереди, за ивами, показались невысокие шатры, меж которыми, в центре, виднелась ослепительно-белая юрта-гэр, простая, безо всяких узоров и украшений – лишь синий бунчук на высоком, воткнутом в землю шесте. Вокруг гэра дымно горели костры, у полога стояли семеро дюжих нукеров с обнаженными саблями и в сияющих шлемах, рядом, на лугу, паслись кони.

Не доезжая до гэра, спутники Павла спешились и весь остальной путь проделали пешком, вскоре остановившись около казавшихся безмолвными статуями нукеров. В их шлемах и саблях отражалось солнце, а в узких глазах стояла решимость уничтожить любого, дерзнувшего нарушить покой любимого военачальника. Впрочем, вряд ли такой охальник сыскался бы, старого Субэдея уважали не только в Улусе Джучи.

Простояв так около часа и не выказывая – как и все – никакого нетерпения, Ремезов, наконец, заметил, как полог дернулся, и из белой юрты вышел невысокий человечек в скромном синем халате-дэли и черной китайской шапочке с белым шариком на макушке. Обойдя по очереди всех прибывших, человечек что-то негромко спрашивал, подошел и к Павлу:

– Ты – урус? Русский?

– Да. От кераита Яглык-камчи.

– Угу, угу, – китаец (или кто он там был) согласно покивал. – У Яглыка много русских, да. Входи – господин давно ждет от Яглыка вестей! Впрочем, не только от него. У всех спрашивал, спрошу и у тебя – не встречал ли ты по пути киданя Суань Го?

– Такого не знаю, – лениво пожал плечами боярин.

– Жаль… Что же – следуй за мной, русский.

По очереди обойдя вслед за своим провожатым все девять костров, по монгольским поверьям, очищающим от всех дурных мыслей, Ремезов оказался перед белым гэром и, надо сказать, немного заволновался. Как пройдет встреча? Удачно ли? А, может быть, старый полководец разгневается за ложь и просто не станет ничего слушать, сразу велит казнить? Такое тоже могло быть.

– Ну, что ты стоишь, русский? Входи.

Войдя в полутемный шатер, молодой человек далеко не сразу смог разглядеть его хозяина, знаменитого монгольского полководца, военного гения, которому были многим обязан еще Чингисхан, не говоря уже о Бату.

– На колени, – едва слышно прошептал за спиною китаец. – Опустись на колени, русский.

Ремезов поспешно исполнил установленный церемониал, тем временем и глаза немного отошли от света…

Присмотревшись, Павел едва не ахнул – перед ним сидел Будда! Мертвенно-желтоватое, без всякого выраженья, лицо с небольшой седоватой бородкою и узкими щелочками-глазами, выглядывающие из широких рукавов дэли высохшие старческие руки…

– Уйди, Сыма Хань, – открыв глаза, полководец махнул рукой китайцу, и тот неслышно скрылся.