Достоевский - Людмила Сараскина

В том, что Ф. М. ненадолго пережил бы Александра II, А. Г. Достоевская не сомневалась.

Между тем январь 1881 года казался спокойным; «неудавшиеся» покушения были не в счет, и Петербург смог отдаться горю в связи с постигшей литературу утратой искренне и горячо. «Похороны Достоевского представляли явление, которое всех поразило, — писал Страхов. — Такого огромного стечения народа, таких многочисленных и усердных заявлений уважения и сожаления не могли ожидать самые горячие поклонники покойного писателя. Можно смело сказать, что до того времени никогда еще не бывало на Руси таких похорон»1.

...Тело Достоевского уже остывало, когда в кабинет покойного буквально вбежал случайно приехавший из Москвы И. Г. Сниткин: он и взял на себя многочисленные хлопоты по погребению зятя, сильно облегчив сестре «угнетающий душу кошмар». После полуночи все посторонние разошлись; усопший (при его обмывании и обряжении присутствовал Суворин) лежал в середине кабинета на столе, застеленном белой тканью; покров из золотой парчи открывал грудь и лицо. У изголовья стояла этажерка с образом Успения Божьей Матери и горящей лампадой. А. Г. умиленно запомнит, что лицо мужа было спокойно, и «казалось, что он не умер, а спит и улыбается во сне какой-то узнанной им теперь “великой правде”». Спокойным и просветленным лицо умершего покажется и многим другим очевидцам. «Перед отцом я не испытывала страха, — напишет дочь писателя. — Казалось, он спит на своей подушке, тихо улыбаясь, словно видит что-то очень хорошее». До четырех утра у гроба смогли без помех пробыть вдова писателя, ее мать и брат.

Утром 29-го скульптор Бернштам снял с лица Достоевского гипсовую маску; художник И. Н. Крамской зарисовал, а фотограф К. А. Шапиро сфотографировал усопшего на смертном одре. Победоносцев сообщил о смерти писателя графу ЛорисМеликову, и тот, на докладе царю, просил разрешения материально помочь осиротевшему семейству. Еще до полудня на квартиру в Кузнечный явился чиновник от графа, сообщивший вдове, что имеет передать ей некоторую сумму на похороны. Денег Анна Григорьевна не взяла (хотя в такой помощи не было ничего обидного), решив хоронить мужа на свои средства. Но когда днем 30-го к ней явился другой чин с письмом от министра финансов, где значилось, что волею государя, во внимание заслуг, оказанных покойным писателем русской литературе, его вдове нераздельно с детьми назначается пенсия в размере двух тысяч рублей в год (такой пенсион назначали генеральским вдовам), Анна Григорьевна горячо обрадовалась: растаял, наконец, грозный призрак нищеты. Она бросилась было в кабинет мужа, чтобы сообщить ему добрую весть, но осеклась и горько заплакала у гроба. Еще долго она не сможет привыкнуть, что Ф. М. больше нет; будет торопиться с обедом, привычно покупать его любимые сласти, запоминать для него разные новости.

Позже она напишет: «После кончины великодушного царя-освободителя, возможно, что и семье нашей не было бы оказано царской милости, а ею была исполнена всегдашняя мечта моего мужа о том, чтобы наши дети получили образование и могли впоследствии стать полезными слугами царя и отечества». Впрочем, сын и дочь Достоевского, которым тогда же была дарована возможность учиться на казенный счет, этой возможностью не воспользуются: Анне Григорьевне удастся дать детям образование на средства от изданий книг их отца.

«Я глубоко убеждена, что, отказавшись от помощи на погребение и от помощи на воспитание детей, я поступила так, как поступил бы мой незабвенный муж», — признавалась она. Любовь Федоровна вспоминала: «Государство... предоставило две бесплатные вакансии для нас — в Пажеском корпусе и в Смольном институте, в аристократических учебных заведениях России. Мать приняла вакансии, но мы были еще слишком малы, чтобы отправить нас в эти заведения. Позднее, когда мы стали старше, посмертное издание сочинений Достоевского уже стало давать хорошие доходы. Мать отдала нас тогда в другие учебные заведения и сама платила за наше обучение(Л. Ф. Достоевская (1869—1926) росла слабой здоровьем, нервной и впечатлительной девочкой с болезненным и неуживчивым характером. Повзрослев, решила пойти по стопам отца и стать писательницей. Ее перу принадлежат романы «Эмигрантка» (1912); «Адвокатка» (1913) и сборник рассказов «Больные девушки» (1911), не получившие признания. В. В. Розанов считал сочинения Л. Ф. «бледным и бездарным сколком с Достоевского». Известность приобрела только ее биографическая книга об отце. Она была несчастлива в личной жизни, до конца дней оставалась одинокой. С 1913 года жила в Западной Европе, умерла в Италии от белокровия. Ф. Ф. Достоевский (1871—1922) окончил гимназию, юридический и естественный факультеты Дерптского университета. С малых лет страстно любивший лошадей, он стал крупным специалистом по коневодству и коннозаводству, до революции владел немалым состоянием, был дважды женат, имел двух сыновей, отличался крайне нервным характером, полным непримиримых противоречий. В разгар Гражданской войны пробрался в Крым к умирающей матери, но в живых ее уже не застал. Умер в Москве от истощения.). Она объяснила нам, что, по мнению отца, родители должны сами платить за воспитание своих детей и оставлять бесплатные вакансии сиротам».

...Первая панихида состоялась в час пополудни 29 января: пять жилых комнат очень скоро заполнились густой толпой. Вечером была вторая панихида: по узкой лестнице, ведущей на второй этаж, люди едва могли протесниться к крайней комнате и долго стояли толпою. Когда часа через два они попадали в кабинет, где лежал покойник, то видели старый, широкий диван и шкаф с книгами; мальчика и девочку, которые хлопотали у гроба и зажигали гаснувшие в духоте свечи; вдову, сидевшую поодаль; близких друзей усопшего, удерживавших толпу. Проживи Достоевский дольше, он в это самое время выступал бы на вечере с чтением стихов Пушкина; когда на сцене в зале Кононова выставили портрет писателя на смертном одре работы Крамского, вся зала встала как один человек. При полной тишине звучал похоронный марш Шопена, сыгранный на рояле известной пианисткой М. К. Бенуа...

Тридцатого января дневная и вечерняя панихиды повторились. За два дня у гроба Достоевского перебывали его литературные друзья и недруги, великие князья и студенты, фрейлины и курсистки, люди разного положения, разных убеждений и верований; присутствие на панихиде Михайловского и Салтыкова-Щедрина вряд ли кого-то могло удивить. Покойного фотографировали и зарисовывали на смертном одре, и не было, кажется, в России такой газеты, которая в те дни не отозвалась бы на смерть писателя. «Сознает ли общество, как перегорает искренний русский писатель, какую непрестанную внутреннюю и внешнюю борьбу ему приходится выносить? — писал 30 января в «Молве» Г. К. Градовский, постоянный оппонент Ф. М. — Пойдем ко гробу Достоевского, повинимся перед ним».

В университетской церкви и в церкви Санкт-Петербургской духовной академии совершались панихиды, в самом университете читались посвященные писателю лекции; для слушательниц Высших женских курсов произносились речи; взволнованные, удрученные люди записывали в свои дневники горькие сожаления и пылкие признания; являлись депутации от учреждений со своими священниками и певчими, чтобы отслужить панихиду у гроба. Независимо от отношения к Достоевскому, все понимали, что его «никто не заменит». Именно так выразился в письме Победоносцеву цесаревич Александр, сожалея об общенациональной утрате. Еще до похорон из уст Вл. Соловьева прозвучали слова: «Достоевский — духовный вождь русского народа и пророк Божий»2.