Подписчики - Меган Анджело

имело камуфляжную окраску и охранялось исключительно живыми людьми: руководство Созвездия стремилось убедить пользователей, что защита частной информации является абсолютным приоритетом. Этой логики Марлоу никогда не понимала: какие такие тайны могли быть у жителей Созвездия? Им приходилось есть, плакать и рожать перед камерами. Но здесь возвышалась крепость, стерегущая их персональные данные — что, с точки зрения Марлоу, было лишь еще одной пустой фразой, прикрывавшей никому не нужные сведения: сколько люди тратят на химчистку, какой шифр используют для шкафчиков в спортзале, какие сообщения составляют друг другу в мозгу. Кого это все может заинтересовать?

«Раньше мы тоже так думали», — однажды сухо произнесла Флосс, когда Марлоу выразила удивление вслух.

Потом Марлоу поняла: крепость должна обнадеживать ровесников ее родителей. Так же как сияющий спортивный комплекс и сверкающий бассейн — из-за нехватки воды их в анклаве осталось совсем мало, — здание организации по защите данных должно выглядеть привлекательно. Созвездие было запущено в действие, когда новый интернет, руководимый и контролируемый правительством, только зарождался и все еще напуганные Утечкой американцы боялись им пользоваться. Родной город Марлоу стал приманкой, способом снова привлечь потребителей к онлайн-активности. Сопротивляться соблазну было невозможно: смотри, как эти красивые люди живут при включенной камере. Теперь Марлоу была уже не девочка, хорошо знала историю своего города и умела читать между строк. И она понимала: настоящие актеры из прошлого, актеры, удостоенные «Оскара», и рок-звезды не хотели иметь ничего общего с Созвездием. Но знаменитости помельче, вроде ее родителей, обнищали, затосковали по былой славе и поддались на агитацию сети: «Что вы делали в прошлом? Заманивали людей на уязвимые платформы. Считаете, что вы не имеете отношения к Утечке? Напрасно. На ваших руках кровь». Так что прежние участники реалити-шоу, персонажи светской хроники и тупые братья и сестры актеров подписали контракты, приехали и осели здесь, делясь своей частной жизнью день и ночь и подтверждая своим бесстрашным возвращением к работе главный американский рефрен: «Терроризм не победил».

Когда Марлоу добралась до интерната, за спиной у нее поднималось солнце. Стоявший с другой стороны стекла мужчина в тапках посмотрел, как она касается девайсом решетки на двери. Даже в такой ранний час автоматический замок открылся: Марлоу была ближайшей родственницей.

Когда Флосс говорила об интернате, ее трясло, но Марлоу здесь нравилось. Это было единственное место в Созвездии, кроме интимных помещений, где камеры не работали. Аудитории не показывали, как у подверженных помутнениям людей вываливается пища изо рта. Правда, Марлоу пациентов не боялась. Ее отец выглядел так много лет, прежде чем они с Флосс перевезли его сюда. Марлоу привыкла к бессмысленному взгляду, неподвижному лицу. Интернат казался ей безмятежным и внушительным, почти величественным чертогом. Здесь жили состоятельные люди. Мужчины всегда были одеты в девственно-белые кашемировые халаты, женщины носили в ушах драгоценности. Однажды медбрат, который нравился Марлоу больше всех, дородный Шон, ровесник ее отца, угостил ее кофе и представил своим любимым пациентам. «Я был звездой „Твиттера“», — хрипло похвастался один пожилой человек, пристально глядя на нее. Марлоу просто кивнула и улыбнулась, притворившись, что этот факт произвел на нее впечатление. Она никогда не понимала сути «Твиттера», хотя Флосс часто говорила о нем как об умершем близком друге. Марлоу не представляла, что могло привлекать в коротких сообщениях без конкретного адресата, в основном бессмысленных и часто откровенно лживых.

Выйдя из лифта на этаже, где жил ее отец, она увидела за столом дежурного, Шона, хмурившегося над карточками, — фиолетовое небо за окном обрамляло его голову.

— Ранняя пташка! — воскликнул он, заметив приближавшуюся Марлоу. — Что ты здесь делаешь?

Марлоу улыбнулась, поправила сумку на плече и похлопала по ней.

— Ну, как всегда, — принесла большому ребенку все, что он любит: филе миньон, омара, клубничное мороженое.

Это была их вечная шутка: ее отец почти ничего не ел.

— Он уже встал, — сказал Шон, кивая на комнату с табличкой «Клипп Астон» на двери.

Марлоу застала отца в кресле около кровати, уже одетого в кашемировый халат. Флосс поспешила купить его мужу в тот же день, когда его поместили сюда, словно беспокойная мамаша, желающая, чтобы ребенок хорошо вписался в школьную жизнь.

— Как ты, папа? — поприветствовала отца Марлоу.

Он не ответил, и Марлоу рассказала ему об оплодотворении. Как ей жаль, что он не сможет прийти, и как ей вообще противно принимать в этом участие, что Эллис хочет мальчика, а она не хочет больше жить с Эллисом. Она сказала больше, чем требовалось, чтобы просто услышать свои искренние слова, наслаждаясь сознанием, что они не выйдут за пределы этой комнаты.

— Я в жопе, папа, — призналась она. — В полной. — Кроме прочего, ей нравилось приходить сюда, потому что здесь можно было выражаться как угодно резко и не подыскивать эвфемизмов.

Ей показалось, что отец наклонился вперед, и она сунула ему в рот соломинку. Он втянул воду. Марлоу ощутила радость — крупицу той радости, о которой она не подозревала, пока его болезнь не обеднила ее жизнь.

Женщина задумалась. Это отец заботился о ней после того, как много лет назад у нее забрали яйцеклетки. У матери на той неделе были неотложные дела, которые потребовали ее отсутствия в течение нескольких дней. К тому времени родители уже почти не разговаривали, хотя точная причина от их дочери ускользнула. За всю жизнь мать с отцом расходились и снова мирились бессчетное число раз. Порой, когда Флосс рассказывала о прошлом, она упоминала расставания, которых Марлоу не помнила. Если она говорила об этом матери, та мягко восклицала: «О да!» — и объясняла размолвку задумчивым, печальным тоном, каким люди описывают давно прошедший отпуск в дождливое лето.

Но неделю после операции Марлоу помнила так: мать не хотела сообщать отцу, что ее не будет дома и она не сможет ухаживать за дочерью, поэтому попросила своего водителя присмотреть за ней и внесла свой вклад, постоянно будя Марлоу виноватыми сообщениями. «Как ты, дорогая? Тебе хватает фруктового мороженого? Я попросила Амаду привозить тебе виноградное. Ты удивилась, когда увидела виноградное мороженое? А ты, наверно, думала, что я забыла? Я никогда не забуду, что моя девочка больше всего любит виноградное. Я сказала Амаду, что это очень важно!» Марлоу не отвечала. Так проявлялась вся сущность Флосс: она была матерью не постоянно, а раз в году, работала где-то далеко, а желала, чтобы ее считали лучшей мамой на свете.

Наконец, когда Марлоу заплакала от сильной боли, Амаду закрыл глаза и позвонил отцу со своего девайса, все время гладя ее по голове. Отец немедленно приехал с вещами на ночь, разрешил Амаду взять