Изверг - Эмманюэль Каррер

Сначала Коринна почувствовала на лице и шее какую-то жгучую пену: он пустил в ход баллончик. Она приоткрыла глаза и тотчас снова зажмурилась от ожога. Он продолжал брызгать слезоточивым газом, а она стала вырываться, отбиваться изо всех сил, так отчаянно, что ему показалось, будто это она на него нападает, а не наоборот. Они упали и покатились по земле. В живот Коринны уперся твердый цилиндрик, и она содрогнулась от разрядов: это был электрошокер, который он купил якобы ей в подарок. В полной уверенности, что настал ее час, она закричала: «Нет! Я не хочу! Не убивай меня! Что будет с Леа и Хлоей?» — и открыла глаза.

Их взгляды встретились, и это спасло ей жизнь. Все вдруг прекратилось.

Он смотрел на нее оглоушенный, с исказившимся лицом, протягивая руки, и это не был жест убийцы — так пытаются успокоить человека, бьющегося в истерике.

— Коринна, не надо, — тихонько повторял он, — успокойся… Коринна…

Он усадил ее в машину; оба тяжело дышали, приходя в себя, словно вдвоем отбились от нападения кого-то третьего. Они обтерли лица бумажными салфетками и умылись минеральной водой. Наверно, в какой-то момент он повернул баллончик к себе: у него тоже покраснела кожа и слезились глаза. Немного погодя Коринна спросила, поедут ли они, несмотря ни на что, ужинать к Кушнеру. Оба решили, что не стоит, он включил зажигание, машина вырулила с площадки и медленно поехала в обратном направлении. Случившееся казалось одинаково необъяснимым им обоим, и, все еще пребывая в шоке, Коринна едва не дала себя убедить, что первой начала она. Но здравый смысл возобладал. Как могла терпеливо, она втолковывала ему: нет, начал ты. Рассказала, как все произошло. Он слушал, потрясенно качая головой.

В первой же деревне он остановился: надо позвонить Кушнеру, извиниться. Коринна даже не удивилась, что откуда-то взялся телефон, которого он так и не нашел. Она осталась ждать в машине. Машинально или сознательно, направившись к телефонной кабине, он вынул ключ зажигания. Коринна смотрела, как он, стоя в ярком неоновом свете, говорил или делал вид, будто говорил. Следователь допытывался, набирал ли он какой-нибудь номер, — он не помнит, но думает, что скорее всего позвонил домой, в Превесен, и прослушал автоответчик.

Когда он вернулся в машину, Коринна спросила, подобрал ли он ожерелье: он сказал, что нет, оно потерялось, но это не важно: у него остался чек, страховая компания возместит стоимость. До нее вдруг дошло, что она вообще не видела этого ожерелья, зато видела, как упал в сухую листву возле машины тонкий пластиковый шнур, которым вполне можно было задушить человека. Всю обратную дорогу, которая заняла больше двух часов, потому что вел он очень медленно, она боялась, как бы жажда убийства не обуяла его снова, и теперь уже сама отвлекала его разговорами, как верный друг и профессиональный психолог одновременно. Он списывал все на свою болезнь. Этот рак мало того, что убивает его, так еще и сводит с ума. В последнее время у него часто случались помрачения, моменты отключки, о которых он потом ничего не помнил. Он плакал. Коринна кивала понимающе и сочувственно, а сама между тем умирала от страха. Ему обязательно надо кому-нибудь показаться, советовала она. Кому-нибудь? Психиатру? Ну да, или психотерапевту, она может порекомендовать хороших специалистов. Или пусть попросит Кушнера. Они же близкие друзья, он сам не раз ей это говорил, он замечательный, отзывчивый человек, в самом деле, отличная мысль — поговорить обо всем этом с ним. Она даже вызвалась сама позвонить Кушнеру — рассказать, не драматизируя, что произошло сегодня. Да-да, кивал он, отличная мысль. Союз Кушнера и Коринны ради спасения близкого человека от обуревавших его бесов умилил его до слез. Он снова расплакался, Кориннна тоже. Оба рыдали, когда он высадил ее у подъезда в час ночи. Он взял с нее обещание, что она никому ничего не скажет, а она — что он вернет все ее деньги не позднее понедельника. Пять минут спустя он позвонил ей из кабины, которая была видна из освещенного окна ее квартиры. «Обещай мне, — попросил он, — никогда не думать, что это было предумышленно. Если бы я хотел убить тебя, то сделал бы это в твоей квартире и твоих дочерей убил бы тоже».

Солнце уже взошло, когда он добрался до Превесена. Он вздремнул немного на стоянке близ Дижона, потому что от усталости то и дело выезжал на встречную полосу и боялся, что попадет в аварию. Машину он оставил перед домом, в котором, уезжая, закрыл все ставни. Внутри было хорошо, в гостиной беспорядок, но уютный, и все в точности так, как бывало, когда они возвращались после уикенда в Клерво или на перевале Фосий. Детские рисунки ко дню рождения Нины валялись на столе рядом с рождественскими коронами. С елки осыпались почти все иголки, но дети никак не давали ее выбросить, просили: пусть постоит еще немножко — это была игра, ритуал, как и в прошлом году, когда им удалось дотянуть до середины февраля. Он оторвал листки календаря, как делал всегда, возвращаясь домой, и прослушал автоответчик. Либо сообщений не было, либо он их стер. Присев на диван в гостиной, он ненадолго задремал.

Около одиннадцати он испугался, что кто-нибудь из друзей, увидев машину, вздумает нагрянуть в гости, и вышел, чтобы отогнать ее на стоянку в центре Превесена. Наверно, именно тогда он написал на обороте конверта то самое письмо, что так озадачило следствие. На обратном пути ему навстречу попался Коттен, они поздоровались. «Утренняя пробежка?» — спросил аптекарь. «Так, пройтись вышел», — ответил он. — «Ну счастливо».

Две детали позволяют предположить, как он провел остаток дня.

Во-первых, кассета, которую он вставил в видеомагнитофон вместо «Трех поросят». На протяжении 180 минут он записывал на нее обрывки передач с десятка каналов, принимаемых его спутниковой антенной: эстрада, спорт, обычный воскресный телерепертуар, только изорванный лихорадочным переключением каналов — секунда на одном, две секунды на другом. В результате получилась дикая, невнятная смесь, которую следователи тем не менее добросовестно отсмотрели. Более того, они скрупулезно сверили каждый фрагмент с программами каналов, определив точное время записи. Таким образом было установлено, что он просидел на диване, нажимая кнопки пульта, с 13.10 до 16.10, однако начал с середины кассеты. Когда она кончилась, он не поленился перемотать ее к началу и заполнил такими же обрывками всю первую половину, словно хотел стереть прежнюю запись. Поскольку он говорит, что не помнит этого, остается строить догадки. Вероятнее всего на кассете были засняты Флоранс и дети: каникулы, дни рождения, картинки семейного счастья. Правда, на одном допросе, когда речь зашла о его визитах в секс-шопы и о порнографических кассетах, которые они смотрели, как он утверждает, вместе с женой, он добавил, что иногда снимал на видео их постельные игры. Не было найдено и следа этих записей, если они вообще существовали, и следователь задался вопросом, не их ли он в последний день так методично уничтожал. Он говорит, что вряд ли.

Во-вторых, по данным «Франс Телеком», между 16.13 и 18.49 он девять раз набирал номер Коринны. Продолжительность вызовов, недолгая и одинаковая, указывает на то, что все девять раз он просто слушал ее автоответчик. На десятом звонке Коринна сняла трубку, и они говорили 13 минут. Оба помнят этот разговор, и тут их показания совпадают. Для нее это был ужасный день, она говорила, что глубоко потрясена, что обожженные глаза еще болят, а он сочувствовал, все понимал, извинялся и в свою очередь жаловался на депрессию. Учитывая его состояние и болезнь, Коринна сказала, что не станет заявлять в полицию, как сделал бы на ее месте, подчеркнула она, любой разумный человек, но он должен немедленно с кем-то посоветоваться, пусть поговорит с Кушнером или с кем-нибудь еще, и главное — пусть сдержит свое обещание и завтра же утром заберет из банка ее деньги. Он поклялся, что непременно будет к открытию.