Поездка в Обонежье и Корелу - Владимир Николаевич Майнов

пор не стало здесь ни одного гада. Панин ездил здесь, видимо осматривал, вникал, расспрашивал и вот фантазия народная придала ему волшебную какую-то силу. Ездил, говорят старые Обонежские люди, писец Панин от самого царя давал имена и прозвища на села, деревни, реки, озера и наволоки. «На Кижском подголовке был он во время лета. Приехал в одну губу и увидал человека, мужчину, с женою сено кучат: «быть этой волости, сказал он, Сенная губа». Поехал он к Спасу Белому; подъезжает к деревушке и только было хотел скликать народ в суём, как видит — человек в кузнице кует косы: «а не надо, ребята, говорит он, беспокоить народу, собирать в один дом; пущай названье деревни — Кузнецы». Переехал дальше, полверсты места — другая деревушка, дворов семь; как назвать?» Вышел на берег царев писец, видит — ребята балуют — берестяна коробка в воду пихнута: «пусть же, сказал он, эта деревушка по названию — Корба». Отъехал полверсты вперед, увидал опять домы и куёк (гагара) в губе куёт (ныряет): «эка вас здесь понапихано, ну да пусть называются домы — Куйгуба». Вперед опять деревня; идет человек берегом; середкою — путем идет человек, заметил Панин; «пущай же деревня эта Середка». Вперед сызнова тронулся; смотрит — идет женщина берегом: «Как тебя звать голубушка? — «Таней». — «Ну пущай и деревня зовется — Потаневщиной». Пихнулся дале, полверсты места, до Святова Наволока; остановился тут писец Панин. «Што же называют Святым этот наволок, ребята?» спросил он. Во времена стародавние шел святой в этот наволок, — отвечают ему эти люди, — а на другой стороне, за сто сажен от Спасителя жил человек темный; вдруг святой переходит на берег и этот темный человек явился на другом берегу. «Смоль! — речет ему святой, — перевези меня!» — «Ну, святой, я тебя перевезу: твой сан выше меня, — ответил этот темный человек. И с той поры наволок — Свят-наволок, а другой — Смолев-наволок». Не всегда однако дело обходилось без собрания суёма, но и в этом случае Панин всегда давал названия сельбищам, основываясь на своих соображениях. Мы не станем перечислять здесь все подобные предания о Панине, но сообщим еще несколько из них, так они чрезвычайно комичны и в иных местах России нам никогда не приводилось встречаться с таким сильным желанием опричинить всякое прозвище. «Вперед через версту деревушка; видит Панин у крестьянина рыба на стене сохнет — язи: «пущай же, говорит, деревушка эта — Язнево». Вперед верста, стоит деревня 17 дворов. Приказал Панин собрать суём. Собрались крестьяне; смотрит Панин на сход крестьянский, и вот идет один молодец, убравши хорошо, в шапке с козырем: «пущай эта деревня — Козыревцы». Вперед три четверти версты, смотрят идет человек необыкновенный, плечами широк, а задом узок: «пущай, говорит Панин, названье этой деревне — Клиновы». Вперед тронувши немного, попадается на берегу колоколка: «пущай же это — Мальково». Дале двинулись сто сажен, деревня десять дворов, новорасселенная; в это время сгрубела погода, и думал Панин, как назвать эту деревню; вдруг раскинуло на небе, солнышком накрыло и Панин сказал: «пущай же это Жаренково». Вперед пихнулись четверть версты — около наволок; приезжают к берегу и видят ходят малые телята в старье: «пущай будет это место — Телятниково». «За полторы версты встречаются двух человек: оба толки, убравши хорошо, головы кверху: «пущай эта деревня зовется — Сычи». Дале поехал Панин до Толвуи. В проезде будучи путем-дорогою, он назвал первую деревню от Сычей — Сигово, а там Березки, да Вигово, да Тарасы, да Жеребцовская. А далее 10 верст к западу, к Миколаю угоднику — волость, где живут ловцы; приходит Панин в эту деревню и видит — у одного крестьянина много рыбы нажарено. Панин, видимо, не стеснялся по уверению народа тем, что не находил русского названия и часто брал подходящее Корельское, но это-то обстоятельство и указывает, что позднейшее желание опричинить всякое название местности, заставляло приурочивать сочинение этих названий к имени Панина, который по-карельски не знал. Так и в этом случае Панин сказал, увидавши жареную рыбу: «не для чего, ребята, сгонять народ; пущай же эта волость — Вегорукса». Вперед 6 верст, грунт земли низкий, в средине деревни ламба (лужа) и потому он назвал деревню Ламбой. Поехал потом Панин в Палеострову, к Варвары... В проезд он увидал на берегу кузов (видимо народ забыл корельское слово: куза — береза) и самую деревню назвал — Кузарандой. До Толвуи ехал берегом; подъезжая, видит — толкутся люди на улице: «пущай же это будет Толвуя». В Толвуе писец Панин пожил несколько времени и возвратился домой в Новгород». Г. Барсов собрал целую массу таких рассказов о Панине, мы же позаимствовали здесь лишь часть его богатого материала.

XXXI

Великолепнейшее природное шоссе, сумасшедшая, чуть не по 20 верст в час, езда ямщиков, теряющих всякое дознание о том, что лошади могут утомиться и даже пасть от усталости, при виде магической надписи на открытом листе, что благоволят, дескать, выдавать вам лошадей за «оные»; превосходные виды, сменяющиеся постоянно по сторонам; этот нескончаемый лес, который тянется чуть ли не до берега Белого моря; эти скалы, которые наворочены здесь будто титаном каким; эти горные речки, озера чуть не на каждом шагу; дивная панорама Онеги, которая по временам открывается глазам вашим, словно море какое безбрежное; бодрый вид народа, который сумел ужиться на этих не привольных по части хлебной местах и который то и дело отвоевывает у мачехи-почвы то болотце, то покатую сельгу; возможность со всяким, даже с самым бедным крестьянином, у которого кажется голод должен бы был отбить рассудок, поговорить толково — все это, конечно, вместе взятое, должно бы было сделать из дороги от Петрозаводска в Повенец какое-то увеселительное путешествие, если бы обаяние не уменьшалось тем, что по въезде в богохранимый Повенец вы решительно не знаете, куда деваться от жгучей боли в руках, лице и затылке. Чуть не с первой уже станции путник ощущает, что он вступил решительно в царство комаров, мошкары и тому подобной негоди, которая облепляет новичка и доводит решительно до остервенения. Едва въехал экипаж в лес, как начинается знакомство с одним чисто местным насекомым — знакомство крайне неприятное, так как барма, муха довольно значительных размеров, часто больше обыкновенной песьей мухи, неразборчива по части пищи и потому с одинаковым наслаждением протыкает своим жалом и конскую морду, и заскорузлую шею ямщика, и аристократически-тонкокожую физиономию какого-нибудь