Из Декабря в Антарктику - Виктор Джин

* * *

От мухоморов сушняк, нужно запить. Выхожу с ведерком наружу, черпаю снежинки из горбатого сугроба.

Слышу шорох. Достаю фонарь, всматриваюсь в темноту длинных сосен. Падающие клочья мерцают в луче света.

Там, в глубине шершавых стволов, две снежинки вдруг вспыхнули ярко. Застыли. Сдвинулись на пяток метров и снова замерли. Сверкают, что-то вынюхивают.

Я сходил в дом, вернувшись с консервной банкой.

Смотрю в темноту. Глаза еще там, по-прежнему смотрят.

Рассекаю холодный металл. Нож оставляет зубастую борозду. То же самое, что терять любимого человека: как не вскрывай жестянку, выходит уродство. Очередная пиранья, полная пустоты.

Срываю пластину, и ладонь вздрагивает. Пальцы наливаются теплом струящейся крови.

Кидаю банку на снег, подальше к соснам.

Достаю платок, придавливая глубокий порез. Ткань темнеет.

Забиваю здоровым пальцем новую щепотку мухоморов.

Два ярких глаза осторожно выползают из сосен, приближаются.

В безмолвии падающих хлопьев чавкает острая морда, вылизывает рыбное лакомство. Снежинки на пушистом хвосте сверкают бриллиантами. Неуклюжие лисьи лапы возятся со скользкой жестянкой. Мокрый нос жует и облизывается.

Уставшие деревья, придавленные тяжестью снега, наблюдают. Где-то там, над зубчатой линией крон, застыло сияние от огней мегаполиса.

Дым, не успевая оторваться от трубки, проволокой застревает в тягучем воздухе.

Жадно всасываю ноздрями ледяной воздух.

Смотрю на небо гранатовым взглядом.

* * *

Что с нами стало? В какой момент нас раскидало по разным берегам?

Мы перестали понимать друг друга. Доверие пропиталось подлостью. Перекрикивались как чужие, с придирками и на повышенных тонах.

Полину отчислили из университета. Она не работала. По вечерам пропадала с подругами в барах.

А когда ночевала в квартире, мы разбегались по разным комнатам, как два проклятых соседа!

Однажды я вскочил посреди ночи от шума сигнализации. Через окно пробился мерцающий свет. Он упал на бежевые обои, растекаясь оранжевой кляксой. С третьего этажа я увидел, что перед домом горит машина.

Накинув на плечи халат, в трусах и тапках, с одеялом в руках, я скатывался по ступенькам вниз, хватаясь за скользкие перила.

Перед подъездом темно — фонарь разбит.

На парковке в ряд сверкают глянцевые кузовы, отражая блики. Подбегаю к горящему автомобилю, скачу вокруг, луплю одеялом. Водительское стекло разбито, выглядывают языки пламени. Дерусь с языками, пытаюсь затушить. Салон автомобиля застлан черным дымом — не разглядеть. Глаза разъедает.

Крышка бензобака откинута, из желоба торчит горящая тряпка. Выдергиваю тряпичный комок, воняющий спиртом. Пальцы обдает жгучей болью.

Из подъезда высыпали людские силуэты. Никто не помогает. Все садятся в свои машины и отгоняют подальше. И лишь кто-то один также борется с огнем, бок о бок, кричит и бегает с ведром, заливая воду внутрь салона.

Раздаются громкие сирены. Давит уши. В глаза и нос попала горчица.

Что-то обвило шею, крепко сжало и потащило вбок. Дышать нечем. Ничего не вижу, толкаюсь локтями, подпрыгиваю, пытаюсь вырваться, но никак.

Краем глаза вижу, как того, другого, моего помощника, скрутили двое в касках и тащат за шкирку к подъезду. Тот истерично вопит и размахивает руками. Пустое ведерко упало и покатилось по тротуару.

Сижу на бордюре.

По мокрому асфальту червями распластались шланги. Дымит обожженный металлический кузов. Рядом мужик — держится за голову и рыдает. К нему подходит женщина и пытается утешить, но ее дрожащий голос только усиливает нервозность.

Мужик поднимает на меня перекошенное лицо, и я узнаю в нем соседа. Того самого, что живет за стеной; чья дверь выходит прямо к моей двери, и мы еще никогда не здороваемся. Но не тот сосед, что слева, а другой, по правую сторону, который ютится с детьми в однокомнатной квартире, ну, тот, что ездит на поддержанном «галанте» и при удобном случае занимает мое парковочное место.

Поднимаюсь. Шаркая тапками, огибаю стену высотного дома. Выхожу на детскую площадку, где на газоне в кромешной темноте, рядом с большим деревянным мухомором, блестят очертания моего доджа.

Выдыхаю.

Все вокруг летит в пропасть. Моя жизнь трещит по швам. Сегодня додж должен был сгореть. Но каким-то чудом автомобиль уцелел.

Возвращаюсь в квартиру, пустую и тихую. На часах без восьми четыре. Свет в ее комнате не горит.

Полина даже не вышла, не поинтересовалась в чем дело.

Будто во дворе каждую ночь горят машины.

Июльской пятницей я поехал забрать жену у метро. Подвыпившую, около полуночи, а ее след простыл. Опросил таксистов. Сказали, села в белый джип. А один из них, смуглый и коренастый, добавил:

— …с рисунком кинжала на капоте.

Долгими нескончаемыми часами я колесил по району. Изъездил все дворы. Умоляюще бросался к прохожим, показывал фотографию. Люди отскакивали как от чумного, сторонились — никто не пытался помочь.

На чугунной оградке у ларька сидел мужик и пил из горла.

— Какая красавица, — говорит. — Пойдем, вместе поищем.

Он был пьян и бесполезен. Но мне не хотелось оставаться одному.

— Хороший у тебя додж, — закуривает тот на соседнем сидении.

— У меня здесь не курят, — кручу руль, осматривая пустой тротуар.

— Да ладно, расслабься. На, затянись.

Протягивает папиросу, грубую и без фильтра.

Отказываюсь.

— Повар, — представляется тот и присасывается к стеклянному горлышку.

После этой ужасной ночи мы с Полиной разъехались. Не мог я. Не хватало мужества заглянуть ей в глаза.

На какое-то время я поселился у Повара. На самом деле его звали Вася, а Повар — потому, что закончил техникум по профессии повар. Но не работал он поваром, и вообще не работал, а был спиногрызом, сидящим на шее у престарелых родителей.

Год назад Васю бросила жена, которой захотелось другой жизни. Более яркой, чем жизнь жены повара. И она променяла Повара на юриста. Конечно, юрист ведь — не повар. С тех пор Вася не просыхает. Обитает в пьяном угаре: просыпается в полдень и пьет, якобы сглаживая похмелье, а это запускает очередной виток порочного цикла.

К Повару обычно испытываешь либо жалость, либо отвращение. Что же касается моего отношения, эх… даже не знаю. Не будь Васи, этого тошнотворного примера перед глазами, наверняка я сделался бы таким, как он, даже хуже. А так, еще каким-то чудом держусь.