Последнее письмо из Греции - Эмма Коуэлл

один – на этот раз ем сама, что гораздо менее эротично.

В блаженной тишине мы наслаждаемся едой. Я замечаю его очевидную привязанность к бабушке и задумываюсь, с кем можно ее сравнить. Кроме суровой бабушки Таши, не с кем, родной бабушки у меня не было. Она была довольно далека от типичной бабушки. Совершенно непохожа на приятный, традиционный образ женщины, занятой выпечкой, у которой всегда найдется ириска в кармане и сказка под рукой.

– Похоже, ты очень любишь бабушку, – замечаю я.

– Да. У меня только yiayia, мать отца. Он живет у нее, а я неподалеку, так что могу быстро прийти на обед, но и достаточно далеко, чтобы не попасть под горячую руку.

– Значит, у тебя есть отец и yiayia?

Я называю ее по-гречески, мне кажется, «бабушка» звучит громоздко для описания родного человека. Он с такой любовью о ней говорит, прищурив глаза.

– Только они, да.

Мы молчим, новая пауза менее приятная, чем раньше.

Он добровольно приоткрывает часть души, и тут же ее прячет, прежде чем ты понимаешь: вот он настоящий. Потом все исчезает, и маска показного лоска снова опускается. Узнать его – все равно что пытаться отколоть кусочек гранита голыми пальцами. Маленькие, уязвимые проблески, замаскированные дерзостью и обаятельной улыбкой.

Я проверяю сообщения на телефоне о маминой картине. Но их нет. Во всяком случае, никаких электронных писем от тех, от кого я жду, хотя вижу шесть или семь из нового почтового аккаунта, созданного Робертом. Я отбрасываю глубоко укоренившийся страх и немедленно удаляю сообщения и блокирую адреса.

Когда разочарование угрожает свести на нет удовольствие от сегодняшнего дня, Тео говорит:

– Потрясающий kástro.

Он смотрит на замок.

– Мальчишками мы с Кристофом играли у скал. Спрыгнем, бывало, с лодки и поднимаемся, представляя, что мы венецианцы, пришедшие захватить землю… и, конечно же, найти и спасти принцессу.

Интересно, какие истории могут рассказать величественные руины, кровь, пролитая на камни во имя захвата владений и любви.

– Удивительное место для взросления, – говорю я, рассматривая идеальную площадку для детского воображения.

Я говорю это нарочно, смотрю на него в поисках подсказки, страстно желая, чтобы он объяснил очевидный пробел в воспитании или причину скрытой печали. Он, смущенно улыбаясь, потягивает вино и ставит бокал на палубу.

Прислонившись спиной к борту лодки, он скручивает две сигареты. В его глазах мелькает искра, но он не отвечает, продлевая молчание. Предлагая сигарету, он делает вдох, словно сейчас что-то расскажет, но нет, передумал. Он закуривает, и я чувствую аромат ванили. Лодка ритмично скрипит, отмеряя секунды. Напряженная, неловкая пауза.

– Извини, не хочу совать нос в чужие дела.

Он берет пирожное и задумчиво смотрит на меня.

– Софи, иногда мне нелегко говорить о прошлом. Но сейчас настоящее, и у нас есть все, что мы хотим, так?

– Да, – отвечаю я.

Его мягкий взгляд задерживается на мне. В подробности Тео не вдается.

Я возвращаюсь к застолью и принимаю, что тема закрыта. Он наполняет мой бокал, мы продолжаем обедать, и напряжение постепенно исчезает. Некоторые темы обсуждению не подлежат. Но чтобы жить полной жизнью, прошлое нужно обязательно отпустить. С этим мы оба боремся.

* * *

После нескольких часов на море мы возвращаемся на берег. Слегка кружится голова. Солнце медленно ныряет за скалы, а в деревенских домах мерцают огоньки. С моря Метони выглядит иначе. В окнах играют отблески заката, словно я возвращаюсь в теплые объятия родного дома в конце долгого дня.

Я сижу на носу лодки, по-детски свесив ноги над водой, с веревкой в руке, готовая спрыгнуть и привязать суденышко, когда подойдем к причалу.

Я боялась, что расспросы о детстве испортят остаток дня, но шутки и легкий флирт продолжались как ни в чем не бывало. Если не касаться семейных дел, с Тео легко общаться, он остроумный и невероятно начитанный. Он рассказал, что изучал английскую литературу в афинском университете и любит поэзию, но тоска по дому заставила его отказаться от преподавания. Подозреваю: он что-то недоговаривает, но я, может, никогда не докопаюсь до сути. Сказать, что я заинтригована, – ничего не сказать.

В его работе – выходе в море, борьбе со стихиями – есть своего рода поэзия.

Мы подходим к деревянным мосткам, и я спрыгиваю, слава богу, не провалившись. Как можно туже натянув веревку, протягиваю ее через утку на понтоне. Тео грациозно соскакивает с лодки и закрепляет ее кормовым канатом. Уперев руки в бока, он улыбается.

– Славная у меня команда. В следующий раз встанешь за штурвал, будешь ловить рыбу, а я попью винца.

Он протягивает мне синее ведерко с уловом: уложенные рядком свежие сардины, блестящие и безупречные. В море Тео позволил мне закинуть сеть, и в награду я получила небольшой улов серебряной рыбы.

Мы неловко стоим лицом друг к другу на мостках, застенчиво замерев, словно решаем, как попрощаться. Вино и благодарность берут верх, и, шагнув вперед, я бросаюсь ему на шею. Он замирает и обнимает меня за талию.

– Тео, спасибо за чудесный день.

В мерцающем свете слетаются на ночлег деревенские птицы. У меня в голове проносится эхо скворцов в Риме, и я вдруг вспоминаю о Роберте и письмах, которые останутся без ответа. Но когда рядом эти надежно обнимающие меня руки, Роберту до меня не дотянуться. Я под защитой света в душе́, он, как силовое поле, отражает тьму. Окунаясь в тепло Тео, я прогоняю мысли о Роберте.

Тео слегка отстраняется, чтобы взглянуть на меня, выражение его лица серьезное и напряженное, потом он расплывается в улыбке и наклоняется ко мне.

– Чудесный день. Мне тоже приятно наше знакомство, Софи.

Я задерживаю дыхание, боясь спугнуть. Его губы мягко касаются моей щеки. Кожа будто оживает, каждый нерв наготове, внутри все тает, желая большего.

Но он медленно отступает, отводя волосы с моего лица. От желания и удивления у меня перехватывает дыхание. Я дрожу: он от меня так близко.

– В этом свете ты весь золотистый, такой красивый, – смеюсь я и, смутившись, опускаю глаза.

– Я красивый? Не помню, чтобы слышал такое… вообще.

Щеки пылают, я, благодарная опустившимся сумеркам за маскировку, стесняюсь поднять на него глаза.

– Я, скорее, похож на просоленную морскую собаку, – хмурится он.

– Собаки не вижу, а соль, да, есть.

Он, улыбаясь, отходит в сторону и перевязывает одну из веревок, потом смеется.

– Ну конечно, соль. Надеюсь, тебе понравится рыба и мы скоро увидимся…

Я вдруг понимаю, что до сих пор держу ведерко с рыбой. Не самый романтичный аксессуар, но ничто