Без срока давности - Владимир Бобренев

— Спасибо, — поблагодарил Сергеев, принимая подарок. Лицо профессора озарилось вежливой улыбкой.

— Ну заходите, рассказывайте, — решительно махнул он рукой, возвратясь из комнаты, где находилась супруга. — Сейчас так мало хороших событий, что послушать вас — уже удача. Только пройдемте на кухню, чтобы наш разговор не помешал жене.

Они прошли на кухню, сели за стол. Профессор хотел было поставить чайник, но Могилевский остановил его и широким жестом выставил на стол шампанское с тортом.

— Да у вас действительно праздник, — глядя на Григория Моисеевича, сказал Сергеев. — Ну давайте рассказывайте про свои успехи.

Григорий Моисеевич кратко изложил все события — с неожиданного вызова на Лубянку, поступления на должность начальника специальной лаборатории, закончив незабываемой встречей с наркомом. И тут он перешел к самому главному: Берия готов предоставить для испытаний настоящий человеческий материал.

— Что значит — материал? — переспросил профессор.

— Людей. Живых людей. Заключенных.

После этих слов сухое, с короткими седыми усиками лицо Артемия Петровича потеряло свой задор. Он сразу посерьезнел, а к концу рассказа и вовсе помрачнел.

— И как вы себе представляете использование этого «человеческого материала», — спросил ученый, все поняв и даже не дав закончить Могилевскому повествование о последующей беседе с коллективом лаборатории — так мягко Григорий Моисеевич представил Сергееву состоявшуюся пьянку.

— Лаврентий Павлович сам это пояснил в разговоре со мной: какая, мол, разница, когда человек, то есть, простите, враг народа, приговорен к высшей мере наказания, умерщвлять его пулей, отравляющим газом или быстродействующим ядом? Последнее даже гуманнее. Не надо тратить металл, порох, пули, которые стоят весьма дорого. Сколько новых городских трамваев можно дополнительно построить! Представьте себе только экономию для государства! — продолжал воодушевляться Могилевский.

— Я представляю, когда к вам доставят Бухарина, Рыкова или Крестинского, — зло проговорил Сергеев.

— Но они же враги народа, шпионы! Это доказано следствием и судом. И потом, учтите еще одну несомненную практическую пользу. Во-первых, принимая яд, смертники будут находиться в полном неведении, что им дали. Это освободит их от последних переживаний, которые испытывают люди, шагая на расстрел. А во-вторых, нельзя забывать и о том, какой психологической травме подвергают себя люди, которые приводят приговоры в исполнение. Стрелять человеку в голову — это, простите, вовсе не одно и то же, что посещение оперы или балета. Как видите, профессор, мы избавляем от лишних переживаний и тех и других.

— М-да, — тяжело вздохнул профессор. — Вы вообще-то пытаетесь разобраться в происходящем вокруг вас, милый друг? Или живете так, ни о чем не задумываясь? Разве вы не понимаете, голубчик, почему одних расстреливают, а других нет?

— Я полагаю, что расстреливают преступников, — простодушно сказал Могилевский как о чем-то само собой разумеющемся.

— А вам никогда не приходило в голову, что осужденный на смерть может быть и невиновен? Что наше советское правосудие в отношении конкретного человека совершило роковую ошибку? Или вы полагаете, что судьи всегда правы? — уже с трудом сдерживая гнев, спрашивал Сергеев.

— Я не думал об этом, — пожал плечами Григорий Моисеевич. — И потом, почему мы не должны верить суду?

Наступила неприятная пауза. Чтобы разрядить обстановку, Могилевский взял бокал с шампанским, поднял его.

— Понимаю, профессор, что не вовремя пришел со своими откровениями. Да еще когда ваша супруга больна. Давайте выпьем, чтобы она как можно скорее выздоровела.

— Извините меня. Но она не больна, — сухо ответил Артемий Петрович.

— Но…

— Арестовали ее брата. Его жену, и детей тоже забрали и увезли куда-то. — Хозяин выдержал паузу. — Так что теперь, товарищ майор государственной безопасности, перед вами родственник врагов народа.

Григория Моисеевича ударило словно током. Он замер, услышав это известие. А ведь он рассказал профессору, этому родственнику врагов народа, такое, о чем не смел даже заикаться постороннему человеку.

— Я не считаю, что они в чем-нибудь виновны перед нашим государством и перед советским народом, — твердо продолжал Сергеев. — Понимаете, не считаю! И считать никогда не буду! Впрочем, товарищ майор, извините. Я все еще нахожусь под впечатлением этих событий. Но то, что вы мне сейчас рассказали, — это ужасно. Наука, в частности медицина, всегда занималась спасением людей от смерти. В том числе и наша с вами токсикология. Нет, яды безусловно нужны, их необходимо разрабатывать, но в чисто научных целях, чтобы знать досконально все их свойства и находить противоядие. Я допускаю возможным их применение в отношении людей в отдельных случаях. Они иногда могут быть полезны организму, но это сотые доли миллиграмма, и их целенаправленное применение способно помочь избавиться от какой-либо болезни. Возможно, вы знаете, что яд гюрзы сейчас с успехом применяют для лечения артритов и радикулита. Ядом даже может воспользоваться человек, который добровольно захотел уйти из жизни, но сам — сам, понимаете. По собственной воле. Не сомневаюсь, в будущем яды еще найдут свое применение. Но использовать их для убийства, как оружие…

— Простите, профессор, вы ведь сами говорили, что если капиталисты пытаются применять их против нас, то и мы не должны отставать в своих разработках! — напомнил Могилевский.

— Да, отставать мы конечно же не должны. Мы обязаны знать все комбинации, но не использовать против своего же народа! — твердо сказал профессор.

Он отодвинул вино, поставил чайник.

— Я просто вижу, что мы все больше и больше скатываемся в пропасть. Вот что страшно…

Могилевский удивленно посмотрел на своего оппонента. Он не стал уточнять, кого имеет в виду Сергеев, но в репликах профессора однозначно чувствовался антисоветский дух, враждебный настрой. Его слова были во многом созвучны тому, что говорил сегодня в лаборатории ассистент Сутоцкий, изгнанный за это из НКВД.

— Пропасть — это неточная аллегория, — холодно, менторским тоном поправил ученого Могилевский. — Мы с каждым годом живем все лучше и лучше, уважаемый профессор. И сам товарищ Сталин сказал: «Жить стало лучше, жить стало веселей». Ну скажите откровенно, разве вы, Артемий Петрович, плохо живете?

Сергеев молчал, поджав губы.

— Мне хотелось вот что еще спросить: не могли бы вы помогать нам в качестве консультанта? — все еще надеясь склонить ученого на свою сторону, спросил Григорий Моисеевич.

— Думаю, что нет. В такого рода делах я не помощник, — немного помолчав, ответил профессор. — Я себя в последнее время неважно чувствую. Видно, пора умирать…

— Ну что вы, профессор! — с жаром возразил Могилевский. — Я очень на вас рассчитывал. Думал, что мы с вами развернем в лаборатории такие дела! Перед нами открываются такие перспективы, что дух захватывает!